Читаем Мир, которого не стало полностью

Наутро я выехал в Житомир в дилижансе, в котором ехали евреи – одни только евреи, которые заполнили его до краев. Мы приехали за полчаса до полудня. Около получаса мы плутали по Бердичеву, и за это время я успел узнать, так сказать, вкус Бердичева. Я решил, что на обратном пути из Житомира я проведу день-два в этом городе. То, что я успел увидеть, возбудило мое любопытство. Согласно полученным в Киеве указаниям, я завернул в ресторан и написал записку «Аарону-Александру», попросив передать ее немедленно. Через четверть часа мне сообщили, что мне надо подождать еще час – было время обеда – и я получу ответ. Я пошел посмотреть на город. Когда я вернулся, меня уже ждали двое товарищей, «Македонец» и Александр (Аарон Соколовский из Киева и Александр Бондарчук из Херсона). Они сообщили, что съезд не дал мне разрешения участвовать в его работе. У этого отказа три причины: во-первых, места, которые я представляю, не относятся к Киевской области. Только Кременчуг и Прилуки к ней относятся, остальная Полтавская губерния с организационной точки зрения относится к Гомельской области, а там съезд состоится на днях, и после выяснения указанных обстоятельств мне было прислано приглашение. Во-вторых, съезд завершает свою работу уже этой ночью и в моем участии нет смысла, а в-третьих – «никто из участников съезда тебя не знает». Сказал это Аарон, юноша не выше меня, с нежными чертами вытянутого лица и белой кожей, пшенично-рыжими усами и красивыми голубыми глазами. Внешность его товарища была прямо противоположной: высокий, широкоплечий, с широким полным лицом, отменный крепыш.

Я прервал Аарона и спросил: «Мое имя им известно? Они приглашали меня приехать? Я приехал! Я опоздал, признаю, но не по своей вине. Меня послали киевские товарищи. А сейчас я должен ехать в Гомель? Странно!»

«Твое имя нам хорошо знакомо. Мы знаем тебя и как Давида, и как Бен-Циона Динабурга. Но никто не знает тебя в лицо. А товарищи из Кременчуга и Прилук утверждают, что им известно об аресте Бен-Циана Динабурга. Были также слухи о том, что он тяжело ранен и даже убит. Были случаи, когда использовались паспорта арестованных и бумаги, которые находили при них. Отсюда и опасения. Кстати, в записке, что ты написал нам, не был указан установленный нами пароль, да и вообще она вызывает подозрения». «Да товарищи в Киеве просто не передали мне никакого пароля! – сказал я. – Видимо, они думали, что для меня это не обязательно».

Спорили мы с Аароном. В конце концов Александр вмешался и сказал: «Мы можем еще раз поставить этот вопрос на обсуждение сегодня вечером – сейчас заседают комитеты, а вечернее заседание будет последним». «Нет, – сказал я. – Я возвращаюсь в Киев. Увидимся завтра. Я не готов ждать дополнительного расследования, после которого мне скажут: ты приглашен участвовать, но съезд уже закончился. Да и вообще, неприятно быть причиной подобных разбирательств после того, как тебя уже пригласили. Если взглянуть логически, все ваши аргументы похожи на доводы женщины из народной сказки про горшок: я вернула горшок целым, я и брала его сломанным, да и вообще я не брала никакого горшка». Всем было очень неловко, но Аарон обрадовался принятому мной решению и протянул мне руку: «Итак, до встречи завтра в Киеве».

Я едва успел доесть обед и пришел к дилижансу в последний момент. Дилижанс был полон. Благодаря давлению возницы мне дали место: «Это ведь худой парень… Почти не занимает места… У него нет с собой никаких свертков… Потеснитесь немного, и он влезет!» Я влез и доехал до Киева как следует помятым, но живым.

Мы прибыли в Киев между пятью и шестью вечера. Я сразу же пошел в ту самую гостиницу для лишенных права жительства в Киеве, а оттуда сразу отправился к профессору Мандельштаму. Я решил навестить его еще до того, как приехал в Киев. В последнее время я чувствовал, что у меня перед глазами плавают темные круги, и мне казалось, что мое зрение слабеет, особенно во время чтения. Я оказался последним в очереди. Из-за позднего часа сестра, которая записывала пациентов, колебалась, записывать ли меня, и хотела отложить мой визит на завтра, но когда я сказал, что приехал в Киев специально, чтобы посетить профессора, записала меня, спросив мое имя, место жительства и возраст. Потом она передала свои записи профессору, и он объявил, что примет меня. Я заплатил ей рубль за визит, и через четверть часа пришла моя очередь. Вид Мандельштама удивил меня. Я знал, что у него длинная борода, видел его фотографию. Но не представлял себе, что борода настолько длинна. Возможно, что его борода выглядела длиннее, чем на самом деле, из-за его роста, который тоже меня удивил.

Перейти на страницу:

Все книги серии Прошлый век

И была любовь в гетто
И была любовь в гетто

Марек Эдельман (ум. 2009) — руководитель восстания в варшавском гетто в 1943 году — выпустил книгу «И была любовь в гетто». Она представляет собой его рассказ (записанный Паулой Савицкой в период с января до ноября 2008 года) о жизни в гетто, о том, что — как он сам говорит — «и там, в нечеловеческих условиях, люди переживали прекрасные минуты». Эдельман считает, что нужно, следуя ветхозаветным заповедям, учить (особенно молодежь) тому, что «зло — это зло, ненависть — зло, а любовь — обязанность». И его книга — такой урок, преподанный в яркой, безыскусной форме и оттого производящий на читателя необыкновенно сильное впечатление.В книгу включено предисловие известного польского писателя Яцека Бохенского, выступление Эдельмана на конференции «Польская память — еврейская память» в июне 1995 года и список упомянутых в книге людей с краткими сведениями о каждом. «Я — уже последний, кто знал этих людей по имени и фамилии, и никто больше, наверно, о них не вспомнит. Нужно, чтобы от них остался какой-то след».

Марек Эдельман

Биографии и Мемуары / История / Образование и наука / Документальное
Воспоминания. Из маленького Тель-Авива в Москву
Воспоминания. Из маленького Тель-Авива в Москву

У автора этих мемуаров, Леи Трахтман-Палхан, необычная судьба. В 1922 году, девятилетней девочкой родители привезли ее из украинского местечка Соколивка в «маленький Тель-Авив» подмандатной Палестины. А когда ей не исполнилось и восемнадцати, британцы выслали ее в СССР за подпольную коммунистическую деятельность. Только через сорок лет, в 1971 году, Лея с мужем и сыном вернулась, наконец, в Израиль.Воспоминания интересны, прежде всего, феноменальной памятью мемуаристки, сохранившей множество имен и событий, бытовых деталей, мелочей, через которые только и можно понять прошлую жизнь. Впервые мемуары были опубликованы на иврите двумя книжками: «От маленького Тель-Авива до Москвы» (1989) и «Сорок лет жизни израильтянки в Советском Союзе» (1996).

Лея Трахтман-Палхан

Биографии и Мемуары / Документальное

Похожие книги

Мсье Гурджиев
Мсье Гурджиев

Настоящее иссследование посвящено загадочной личности Г.И.Гурджиева, признанного «учителем жизни» XX века. Его мощную фигуру трудно не заметить на фоне европейской и американской духовной жизни. Влияние его поистине парадоксальных и неожиданных идей сохраняется до наших дней, а споры о том, к какому духовному направлению он принадлежал, не только теоретические: многие духовные школы хотели бы причислить его к своим учителям.Луи Повель, посещавший занятия в одной из «групп» Гурджиева, в своем увлекательном, богато документированном разнообразными источниками исследовании делает попытку раскрыть тайну нашего знаменитого соотечественника, его влияния на духовную жизнь, политику и идеологию.

Луи Повель

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Самосовершенствование / Эзотерика / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное