Мир, которого не стало

Элиэзер успешно сдал экзамен на звание домашнего учителя по математике и географии и решил открыть в Миргороде реформированный хедер совместно с нашим товарищем Фрейдиным, сыном миргородского раввина. Ожидалось, что затея будет успешной. Фрейдин был уроженцем Миргорода, а Шейн славился по всей округе как превосходный учитель еще с тех времен, когда он преподавал в семье Дунаевских. Шейн подал уездному инспектору народных школ прошение о получении разрешения учительствовать в городе, приложив к нему все бумаги. Он ждал ответа два месяца и за день до конца официального срока выдачи учительских свидетельств получил извещение из конторы инспектора о том, что три рубля, которые стоит свидетельство, надо предоставлять вместе с прошением, перед выдачей разрешения, а не после него… Так как деньги не уплачены, инспектор не может выдать ему требуемое разрешение – последний день для внесения трех рублей был 31 июля (то был вторник). Письмо было послано из Миргорода в понедельник, 30 июля. Было ясно, что письмо было послано так поздно намеренно, чтобы не дать получателю никакой возможности исправить положение…

В тот же день Элиэзер отправился на поезде в Миргород. Но поезд приехал в город, когда все учреждения были уже закрыты. Элиэзер нашел квартиру инспектора и пришел к нему. Он потребовал от инспектора разъяснений – почему было отсрочено сообщение ответа – и потребовал, чтобы ему была предоставлена возможность внести деньги завтра и получить свидетельство. Инспектор отказался, а в качестве объяснения задержки что-то пробормотал, но Элиэзер сказал ему, что не нуждается в дополнительных объяснениях. У него уже есть объяснение этому странному факту. Он, инспектор, принадлежит к роду людоедов: когда у людоеда есть хоть какая-то возможность полакомиться человечиной, он не может сопротивляться этому ужасному желанию… На этом Шейн расстался с инспектором. Через полчаса за ним пришли, арестовали и привели в полицию. Инспектор подал на него жалобу и в административном порядке призвал заключить его под стражу, и полицейский исправник потребовал от «опасного революционера» разъяснений. Шейн описал случившееся, и это произвело на исправника впечатление. Выслушав объяснение, он сказал: «Я думаю, вы были так рассержены ситуацией, в которой оказались, что не могли владеть собой и не отвечаете за свои резкие слова. Я напишу это в протоколе, а вы можете уезжать из города – при условии, что не попытаетесь вернуться!»

Я поехал в Миргород, а Фрейдин провел переговоры с исправником. Тот, однако, сказал, что если «этот человек» появится в городе, он будет немедленно арестован и выслан в административном порядке как «представляющий опасность». Он поступил с ним с «излишним либерализмом» потому, что заботился о достоинстве «уважаемого инспектора народных школ».

Тем временем Шейна пригласили в соседний с Полтавой городок Малая Перещепина. Он не хотел, чтобы его кто-то провожал до станции, но не прошло и нескольких секунд, как извозчик привез Элиэзера: бледный, не способный вымолвить слова. Мы ссадили его с повозки и уложили: в телеге он изверг из легких поток крови… Мы помчались за доктором. Первое время Шейна было запрещено сдвигать с кровати, но через несколько дней мы перевезли его в больницу. Оказалось, это чахотка и он нуждается в серьезном лечении и уходе. Было решено, что я приму вместо него место преподавателя в Малой Перещепине, а в счет платы получу стипендию в 120 рублей из кассы взаимопомощи, образованной в то время в Полтаве, и на эти деньги Элиэзер сможет лечиться. Это был первый вексель, который я подписал в своей жизни. Интересно, что члены кассы согласились принять поручительство моих знакомых адвокатов и врачей только на том условии, что я получу стипендию на свое имя или буду главным поручителем. Раввин общины, А. Глезер, который стоял во главе кассы, был зятем писателя Э.-Ц. Цвейфеля и рассказал мне, что много слышал от своего тестя о моей семье, а также знает, что я из тех людей, которым можно доверять, и если я буду ответственным поручителем и подпишу вексель, ему неважно, на чье имя будет стипендия… Не могу сказать, что мой друг, киевский врач, который жил в Полтаве и был готов подписать вексель в качестве гаранта, очень расстроился из-за того, что его помощь была отвергнута…