Мир, которого не стало

Я дал ей почитать хронику Н. Ганновера{602} «Пучина бездонная» («Богдан Хмельницкий» в русском переводе Шлама Манделькерна) и посоветовал прочесть отклик Дубнова в «Недельной хронике» журнала «Восход» за тот же год, посвященный этой статье Костомарова. Долгое время я находился под тяжелым впечатлением от этого ужасного и «успешного» урока в еврейской школе, урока о погромах 1648–1649 годов для еврейских подростков 15–16 лет.

Обо всех своих впечатлениях от школы и о своих занятиях еврейской историей я написал Элиэзеру Шейну. Но к своему большому удивлению, ответного письма я не получил. Я решил послать письмо хозяину квартиры, в которой Шейн жил в Шавли, фотографу по фамилии Закс, и выяснить у него, в чем дело. Спустя неделю я получил открытку с таким текстом: «Жил в Шавли учитель, и имя его Элиэзер Шейн, выдающийся человек, поразивший всех в школе талмуд-тора; и вот ему не понравилось несколько человек, он строго оценил некоторые поступки, и в один из дней, «на рассвете утра», он встал и покинул город, ни с кем не попрощавшись, не сказав никому «до свидания»; и если вы хотите найти его, то он в Вильно, а может быть, и в Одессе».

Тем временем друзья начали торопить меня с отъездом из Полтавы. Директор школы узнала о моем отъезде и его причинах. Пошли слухи, что я собираюсь уехать за границу… И вот, в начале марта 1910 года, я втихую (никто из знакомых не провожал меня) уехал в Одессу.

Глава 25. «Время для Торы» – период сомнений и раздумий. Отъезд в Берлин (Одесса, Херсон, апрель 1910 – октябрь 1911 года)

Я приехал в Одессу без какой-либо ясной цели, покинув Полтаву в последний момент. Друзья написали, что на суде действительно упоминали о моей партии и что на меня повесили столько статей, что я мог бы гордиться, если бы эти обвинения соответствовали истине. Суд проходил за закрытыми дверями. В качестве статьи обвинения фигурировали «действия по организации вооруженного восстания»; при этом были намеренно искажены даты и факты и добавлены различные домыслы. Обвиняемым был мой земляк и ученик, ставший затем сионистом-социалистом. Мы с ним не прекращали переписываться. За то время, что мы не виделись, он стал активистом партии большевиков, и эта деятельность послужила причиной его ареста. Его приговорили к четырем годам каторжных работ. Глядя на ход судебного расследования (мой знакомый адвокат подробно рассказал мне об этом «интересном заседании»), можно было предположить, что тайная полиция надеется вскоре привести на скамью подсудимых остальных сообщников и «руководителей» обвиняемого. В суде была зачитана моя программа 1905–1906 годов о создании местных внепартийных «комиссий по безопасности», о способах оснащения их оружием и о том, какой системой должны руководствоваться революционные партии в своей деятельности. К этой программе обвиняемый добавил несколько «собственных» идей. По этой последней дате и установили время написания программы и на основе этой и других подобных улик отправили парня на каторгу… Там он, очевидно, «перевоспитался», и в 1917–1919 годах я встречался с ним – он был одним из влиятельнейших активистов в Екатеринославе и в Киеве (был сподвижником Раковского{603}).