Читаем Мир, которого не стало полностью

И опять тот же рассказ. В том же порядке. Только у девочки вкус другой: «Мамэ, мамэ, дэрцэл мир нох цимес!» («Мама, мама расскажи мне еще про цимес!») Опять я не мог заснуть: мысли, воспоминания, мечты одолевали меня. Я не знаю, как сплелись и соединились у меня мысли, но одно вдруг мне стало ясно: я вставил себе в план учиться в бейт-мидраше, читать в библиотеке; но об одном я совсем не подумал: познакомиться с домом Израилевым. Утром я начну с Талмуда. С трактата «Бехорот»{342}. Затем стану изучать «Арахин»{343}. «Зевахим» и «Минхот» завершу после. Из «Мишне Тора» выучу «Незикин» и «Киньян». До Песаха. Здесь план ясен. Каждый день стану сидеть в библиотеке Страшуна. Буду входить туда одним из первых, с открытием, а выходить последним. В первый раз в жизни я ощутил счастье сидеть за столом, когда вокруг покой и тишина, читать книги, какие хочу, просматривать то, что хочу, размышлять и делать записи для себя, никому не отчитываясь, не «экзаменуясь», не показывая, насколько «продвинулся». Просто читать, просматривать, читать, учиться. А как с домом Израилевым? Разве я не должен познакомиться с народом, узнать его? «Беседы мудрецов Талмуда требуют изучения». А разве жизнь, страдания, голод еврейских масс не требуют изучения? Неужели мы будем кормить их рассказами о «кишке» и «цимесе»? Я вспомнил один из мидрашей, который толковал прошлым летом в Ковне проповедник Бецалель Цадиков{344}. Я ходил слушать все его проповеди. Они притягивали толпы народа. На одном из своих выступлений в новом бейт-мидраше в Ковне он трактовал жизнь Маше как указание того пути, который приведет к избавлению еврейского народа. Он привел мидраш на фразу из Торы: «И вышел он к своим братьям и увидел их страдания». Что означает «увидел»? Это означает, что увидел их страдания, заплакал и сказал: «О, как мне их жаль, воистину хочу я умереть за них!» И подставлял им плечо, и помогал каждому из них. Таким образом пришло спасение. Увидим, узнаем и поможем каждому. Не могу уснуть. И вдруг – желание этих голодных детей слушать рассказы о еде стали для меня символом всей нашей действительности, всего дома Израилева. Лишь сейчас я понял весь глубокий смысл слов Цадикова: каждый сионист должен увидеть «своих братьев», узнать их и помочь каждому из них! С этого начал Моше, с этого должны начать и мы, каждый из нас. Если мы претендуем на то, чтобы быть спасителями…

Воздух в комнате был сырой и душный. Я никак не мог заснуть. Я решил, что создам сионистское общество и назову его «Бейт Исраэль» («Дом Израилев»), или «Наши братья сыны Израилевы», или, может быть, лучше аббревиатура – «Ахави»? Его целью будет улучшение жизни каждого отдельного человека: члены этого общества придут в каждый дом, к каждому страдающему еврею и будут помогать ему переносить тяготы жизни. Мы сами создадим такое общество. Первыми его членами будут Хаим, юноша-носильщик, Янкель, подмастерье сапожника, Маймон, студент, голодный художник, и я… «переменчивый молодой человек». По вечерам все равно ничего невозможно делать дома – мы будем собираться вместе. Расширим круг наших знакомых… тут я заснул.

Утром хозяйка дома сказала мне: «Дети плакали, наверняка мешали тебе спать». Я успокоил ее, сказав, что ничто мне не мешало и я не слышал никакого плача. Она засомневалась в правдивости моих слов, но приняла их с удовлетворением. В ту бессонную ночь я составил себе план учебы, состоящий из трех циклов, и почти три месяца придерживался его. Первый, утренний цикл предусматривал «сидение в шатрах Торы». Я установил себе время занятий, но не установил место. Три месяца я скитался из бейт-мидраша в бейт-мидраш, несколько дней занимался в одном, а потом несколько дней – в другом. Я познакомился с юношами, раввинами, домовладельцами и аврехами. Я появлялся и исчезал. Учился усердно и с энтузиазмом, изучал трактаты «Бехорот», «Арахин» и «Критот»{345}. В некоторых бейт-мидрашах не было этих трактатов или мне их не давал служка. В это время я также изучал Рамбама «Сефер незикин», но не получал от этого особого удовольствия, потому что не всегда мог заглядывать в Гемару и законодательные источники так, чтобы не привлекать к себе внимания людей в бейт-мидраше: этого я не хотел.

Перейти на страницу:

Все книги серии Прошлый век

И была любовь в гетто
И была любовь в гетто

Марек Эдельман (ум. 2009) — руководитель восстания в варшавском гетто в 1943 году — выпустил книгу «И была любовь в гетто». Она представляет собой его рассказ (записанный Паулой Савицкой в период с января до ноября 2008 года) о жизни в гетто, о том, что — как он сам говорит — «и там, в нечеловеческих условиях, люди переживали прекрасные минуты». Эдельман считает, что нужно, следуя ветхозаветным заповедям, учить (особенно молодежь) тому, что «зло — это зло, ненависть — зло, а любовь — обязанность». И его книга — такой урок, преподанный в яркой, безыскусной форме и оттого производящий на читателя необыкновенно сильное впечатление.В книгу включено предисловие известного польского писателя Яцека Бохенского, выступление Эдельмана на конференции «Польская память — еврейская память» в июне 1995 года и список упомянутых в книге людей с краткими сведениями о каждом. «Я — уже последний, кто знал этих людей по имени и фамилии, и никто больше, наверно, о них не вспомнит. Нужно, чтобы от них остался какой-то след».

Марек Эдельман

Биографии и Мемуары / История / Образование и наука / Документальное
Воспоминания. Из маленького Тель-Авива в Москву
Воспоминания. Из маленького Тель-Авива в Москву

У автора этих мемуаров, Леи Трахтман-Палхан, необычная судьба. В 1922 году, девятилетней девочкой родители привезли ее из украинского местечка Соколивка в «маленький Тель-Авив» подмандатной Палестины. А когда ей не исполнилось и восемнадцати, британцы выслали ее в СССР за подпольную коммунистическую деятельность. Только через сорок лет, в 1971 году, Лея с мужем и сыном вернулась, наконец, в Израиль.Воспоминания интересны, прежде всего, феноменальной памятью мемуаристки, сохранившей множество имен и событий, бытовых деталей, мелочей, через которые только и можно понять прошлую жизнь. Впервые мемуары были опубликованы на иврите двумя книжками: «От маленького Тель-Авива до Москвы» (1989) и «Сорок лет жизни израильтянки в Советском Союзе» (1996).

Лея Трахтман-Палхан

Биографии и Мемуары / Документальное

Похожие книги

Мсье Гурджиев
Мсье Гурджиев

Настоящее иссследование посвящено загадочной личности Г.И.Гурджиева, признанного «учителем жизни» XX века. Его мощную фигуру трудно не заметить на фоне европейской и американской духовной жизни. Влияние его поистине парадоксальных и неожиданных идей сохраняется до наших дней, а споры о том, к какому духовному направлению он принадлежал, не только теоретические: многие духовные школы хотели бы причислить его к своим учителям.Луи Повель, посещавший занятия в одной из «групп» Гурджиева, в своем увлекательном, богато документированном разнообразными источниками исследовании делает попытку раскрыть тайну нашего знаменитого соотечественника, его влияния на духовную жизнь, политику и идеологию.

Луи Повель

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Самосовершенствование / Эзотерика / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное