Мир, которого не стало

Помню, как однажды, зайдя к Явецу в гости, я застал его разбирающим свежую почту. В посылке были также и две книги Лилиенблюма – «Путь возвращения» и «Пройти изгнание» с авторской подписью. Госпожа Явец выразила свое изумление по поводу того, что авторские подписи выдержаны в столь дружеском тоне. «Нынешние воззрения Лилиенблюма, – ответил Явец, – ничем не отличаются от мнений Михла» (Пинеса). И тут же Явец поведал мне о письме Лилиенблюма Пинесу, в котором тот написал, что «именно он выведен в его книге "Грехи молодости"{349}, как человек с числом 300 (численное значение имени «Михл Пинес»)». «Эту книгу, как я полагаю, – добавил Явец, – вы читали». Благодаря посредничеству Явеца я сблизился с несколькими виленскими «просветителями» и сионистами, и прежде всего с его шурином, Фишелем Пинесом, братом раввина Йехиэля-Михла Пинеса из Иерусалима. Оба имели непосредственное отношение к происходящему в Эрец-Исраэль, в частности в Иерусалиме. Моя осведомленность об Эрец-Исраэль также послужила причиной их хорошего ко мне отношения. Фишель Пинес был мужчиной высокого роста, с красивой бородкой, сердитым и жестким взглядом, разговаривал он властно, ходил быстро и решительно. За некоторое время до того он переехал из Ружан, что неподалеку от Белостока, и стал предпринимателем в Вильно. Жена его недавно умерла, и в доме царил беспорядок. Его сын Давид-Ноах учился в торговом училище и очень походил на отца – заносчивостью, резкими высказываниями и огромным авторитетом. У него в школе был близкий друг, Файвл Блох, который приходил к нему домой несколько раз в неделю. Давид-Ноах предложил учить меня русскому языку, а Файвл – немецкому. Русский я уже немного знал – и даже читал повести Пушкина! По-немецки я тоже немного научился читать – благодаря немецким переводам Танаха с комментариями, изданными по распоряжению правительства; они в большом количестве стояли на последних полках в книжных шкафах в доме у Давида Кальмана (он получил их в наследство от своего деда р. Авраама; думаю, я был единственным, кто заинтересовался ими, равно как и многочисленными томами Рамбама, изданными Арье Мандельштамом{350}, которые тоже были там). Дружба между нами продолжалась почти все время моего пребывания в Вильно; они снабжали меня новыми книгами: приносили книги Греца, книгу «Тора и жизнь в странах Запада»{351} Гюдемана{352}, «Историю развития человека»{353} Липерта в переводе Фришмана, книги Бернфельда, произведения Переца{354} и Фришмана, «Календарь Эрец-Исраэль и Иерусалима» Лунца{355} и т. д. Они также давали мне книги для чтения на русском языке, русские учебники по арифметике и учебник немецкого. Мы договорились, что я буду приходить два раза в неделю домой к каждому из них, и они будут меня учить и проверять, как я продвигаюсь. Однако пользы от этих встреч оказалось гораздо меньше, чем я предполагал. Давид-Ноах все время обсуждал со мной всевозможные вопросы: о том, насколько хорош Явец как историк, о народе и приверженцах Просвещения, об Ахад ха-Аме и Пинесе и прочая, и прочая. Файвл Блох жил на Георгиевском проспекте, далеко от меня, и когда я приходил к нему, то обычно не заставал его дома и должен был долго ждать. Он либо появлялся поздно, либо вообще не появлялся. Его сестра была невестой Ш.-Я. Яцкана{356}, который постоянно работал в редакции «ха-Цфиры» и опубликовал биографию гаона р. Элияху из Вильно в приложении к «ха-Цфире». Она очень сердилась на своего брата, но я так и не мог понять, за что именно – за небрежность и отсутствие пунктуальности или же за мою докучливость… А я сидел в его комнате и читал книги. Споры с Давидом-Ноахом привели к неприятным последствиям. Ему передали, что я резко критиковал несколько произведений Явеца, и он охладел ко мне; а еще больше это рассердило Фишеля Пинеса. Так, например, когда Давид-Ноах после моего визита к доктору Перельману спросил меня, какое он на меня произвел впечатление, я ответил, что он, видимо, талмудист, и у него я научился понимать значение высказывания из Гемары: «Врач, который не получает вознаграждения, не достоин вознаграждения». Когда я рассказал, что получил огромное удовольствие от книги Гюдемана «Тора и жизнь в странах Запада в Средневековье», Давид-Ноах сказал, что Явец в своей книге «История Израиля» придерживается тех же принципов. Я согласился, однако заметил, что Явец не рассматривает всех источников; действительно, он работает с первоисточниками, однако он чересчур опирается на Агаду и мидраши. В качестве примера я привел то, что Явец написал в первой части «Истории Израиля» о «земле, которая стала родиной красавиц всего Израиля», основываясь на позднем высказывании «Брейшит Раба»{357}; Явец пользуется этим толкованием, как будто оно является подтвержденным историческим источником. И добавил между прочим, что я читал статью Явеца «Начальные стадии работы писцов», опубликованную в «ха-Шахаре», и в ней он пользуется высказываниями мудрецов Мишны, чтобы прокомментировать высказывания из Торы, истолковать их, но не делает из них самостоятельного источника. А в спор о статье Ахад ха-Ама вмешался Фишель Пинес: «Со времен Йешуа ха-Ноцри не было у иудаизма такого врага, как Ахад ха-Ам!» Когда в разговоре о народе и маскилим я пустился в рассуждения об организации общества «Бейт Исраэль», Фишель Пинес вмешался вторично, заметив, что правы были мудрецы, когда сказали, что «народ – это многоглазое животное». А когда его сын Давид-Ноах и друг Файвл вступили в это общество, он очень рассердился на мое «вредное влияние» и сказал, что опасается за меня – из-за своего характера я могу «плохо кончить». Чувствовалось, что и Явец стал относиться ко мне не так, как раньше, и я очень сожалел об этом. Тем не менее было приятно ходить в гости к Явецу, и иногда эти визиты возвращали мне хорошее расположение духа: беседы с Явецом, нежность, внимание и доброжелательность его дочери Рахели Берман, двухлетняя дочка Рахели, Эстер, которая говорила на иврите. Я приходил в восторг, когда она вскрикивала: «Смотрите, смотрите, снег растаял!» В конце концов между мной и Явецом произошел разрыв. Это случилось в Пурим 1900 года. Как я уже говорил, я переходил из бейт-мидраша в бейт-мидраш. Во втором адаре я неделю учился в бейт-мидраше на улице Стекольной, что рядом с Гончарной. Там учились еще два-три члена «Бейт Исраэль». И вот утром в Пурим ко мне подошел один из них, плотник Гершель, и рассказал, что собственными глазами видел, как сегодня ночью арестовали фельдшера Давида Блондеса{358} за то, что он якобы покушался на жизнь своей помощницы-польки. Я хорошо представлял себе окружающую действительность, и те подробности, которые он рассказал, и переданные им слухи ясно указывали на то, что речь идет о «кровавом навете». Нужно было немедленно известить об этом членов общины. Я был приглашен к Явецу на вечернюю трапезу, однако решил, что медлить до вечера неправильно. Поэтому я сразу побежал к Явецу. Мой столь ранний приход взбудоражил весь дом. Явец собирался в синагогу. Я сказал, что у меня к нему неотложное дело. Когда я рассказал суть дела, он очень рассердился на меня за то, что я якобы присоединился к «этим бездельникам и шалопаям», что чернь распространяет слухи, которые могут навлечь на нас беду. Он запретил мне участвовать в распространении пустых слухов. На это я ответил, что считаю своим долгом довести это дело до сведения главных людей общины, и выбрал его, Явеца, посредником, потому что к его словам прислушиваются. А про такие дела говорится: «Кто не расскажет, тот возьмет на себя грех». Поэтому я решил, что должен прийти и все ему рассказать. Явец подумал, будто я намекаю, что он виноват в том, как он отнесся к моему рассказу. Он попрощался со мной и еще раз пригласил на трапезу в честь Пурима, добавив, правда, что на будущее мне надлежит остерегаться своего языка и своих приятелей.