Мир Магии

Что может быть страшней для человека, чем оставить его наедине с самим собой? Разве что холод. Но холод проходит, хоть, наверное, если я выберусь отсюда, я буду греться в тепле около камина месяц, не отходя от него. Но кроме холода и мечты о теплом камине, были еще мысли. Проклятые, приставучие, прилипчивые мысли, которые заполняют всю черепную коробку. Тысячи сожалений о том, почему я не сбежал из дома Трима, ведь у меня были тысячи возможностей.

Единственным способом, которым я мог избавиться сам от себя, была медитация, когда я пытался очистить голову от мыслей, как учил меня Трим. Я пытался практиковать магию, чтобы хоть как-то себя отвлечь. Но пришлось свести эти занятия до полного минимума, так как энергии у меня было очень мало. Еды мне давали ровно столько, чтобы я не умер с голоду. А практические занятия магией требовали энергии существенно больше. Но чем мне было тут еще заниматься? Кроме как медитацией и попытками отвлечь себя от мыслей. Я ковырялся в собственном мозгу, ведя бесконечные диалоги самого себя с самим собой.

– Как быстро человек может сойти с ума? – спрашивал я сам себя.

– Да кто его знает, Парк, я вот, похоже, двинулся достаточно быстро.

– Да уж. И что нам теперь со всем этим делать?

– А что тут поделаешь? Похоже, что выйти отсюда не выйдет, конечно, если бы я освоил магию земли и расщепил бы эту стенку в пыль, то, может, я бы и сбежал.

– Да как ты ее расщепишь? Ты с полным-то желудком сознание теряешь, а с пустым тебе явно светит каталепсия от голодного обморока.

– Каталепсия? Что это за слово такое? Что оно значит?

– Я не знаю, просто мне показалось, что это слово больше всего подходит для описываемого процесса.

В таких вот бестолковых диалогах с самим с собой я проводил много времени. Вот чего у меня действительно было очень много, так это времени. Оно текло как-то по-особенному, минуты превращая в вечность.

Можно вообще сохранить здравый рассудок, находясь в постоянном диалоге с единственным собеседником, с самим собой, в условиях безграничного времени? Наверное нет, мое сознание расщепилось как минимум на несколько личностей, так как мне нужен был этот самый диалог. Без него существование было бы вообще невозможным, и эти личности уже обрели некую независимость друг от друга. У них даже были разные имена, одного я называл Парком, а второго тем именем, которым меня назвал Футирам, – Павлом.

– Когда уже взойдет это проклятое солнце?

– Думаю, уже очень скоро, Парк, потерпи.

– Я не могу больше терпеть, Павел, я хочу умереть.

– Ну давай вставай, разбегись и шибанись головой о стенку, если повезет, то мучение будет недолгим.

– Думаешь, получится?

– Да кто его знает, получится или нет. Но какие тут еще есть варианты?

– Вариантов никаких, только о стенку головой. Боже, почему же так холодно?

– Каменный мешок, откуда тут быть теплу? Сейчас солнце взойдет, и станет тепло.

– Скорей бы, не видно его еще?

– Видно, вон уже видно тот угол камеры. Значит, солнце уже близко.

Глаза полностью приспособились к отсутствию света и реагировали даже на очень слабый свет утренней зарницы. Когда стенка напротив из смуглой черной темноты начинала обретать серые очертания, я понимал, что рассвет уже близко.

Сегодня был очередной рассвет, я уже по косвенным признакам определял, что день будет солнечным и жарким. Когда окружающий мир сужается до пространства в несколько квадратных метров, в итоге ты постигаешь каждый миллиметр этого пространства. Каждый кирпичик, каждую трещинку. В моей камере я знал все узоры, многим из которых я даже дал как бы имена, точнее, определения. На стене напротив окна, например, был камень, на котором трещины складывались в что-то похожее на собачью голову. Я вот знал, что еда в нише появляется, когда солнечный луч проходит собачью голову. В камере не было дверей, было только два отверстия, первое – ниша в стене слева от собачьей головы. Которая открывалась в определенное время, выдавая мне кувшин воды и кусок хлеба. Сколько я ни старался разглядеть, что же там, за этой нишей, было, я этого сделать не смог. Ниша закрывалась, после того как я забирал воду и хлеб, и открывалась только на следующий день. Вторым отверстием в камере напротив ниши было отверстие нужника, зловоние из которого было главной проблемой в первые дни моего существования тут. Сейчас я уже его не чувствовал, да и почти уже не использовал этот нужник по назначению. Так как то количество еды, которое мне тут выдавалось, усваивалось моим организмом без остатков. Ну разве что вода все еще выходила из моего организма.

Двери в камеру не было, когда я потерял сознание в зале дома Трима и пришел в себя тут, ее не было. Как я попал сюда, я не помнил. Никакого общения с внешним миром у меня не было, и я только мог строить догадки по этому поводу.

Гребаное человеческое сознание, самое страшное, что может быть в одиночестве, это сожаление о прошлом, постоянное и изводящее обе мои личности. Я обвинял себя постоянно, и от этого мое положение становилось совершенно невыносимым.

– Как ты мог, Павел? Как ты мог допустить, что мы оказались тут?