Мир охоты и крови (СИ)

Вряд ли, конечно, Данталион решится навредить сальватору, но Николасу всё же следует быть более осторожным. Вампир куда более злопамятный, в отличие от неё.

Чем больше она думала об этом, тем отчаяннее возвращалась к мысли, что Николас может начать задавать вопросы. Марселин сомневалась, что он действительно захочет этого, — всё-таки он достаточно уважал её, чтобы не лезть лишний раз, — но почему-то чувствовала волнение. С Пайпер, которой она рассказала о своей семье и сомнусе, в который её погрузил Стефан, было как-то легче.

Но ей повезло, что Николас успел подавить своё любопытство хотя бы сейчас. Достаточно было и того, что она рассказала о Рафаэле — больше впечатлений ей на сегодня не нужно.

И она почти поверила, что это возможно, когда двери с грохотом раскрылись. Николас подскочил на месте, подавившись, и Данталион, мгновенно оказавшийся рядом, услужливо похлопал его по спине. Намного сильнее, чем следовало бы, и с кровожадной улыбкой, не предвещавшей ничего хорошо.

— Стоило мне задержаться, — произнёс он, медленно переводя взгляд на Марселин, — так ты решила заменить меня этим крысёнышем?

— Просто слежу, чтобы он не перенапрягался, — ответила Марселин, стараясь подавить тревожные мысли. — И он не крысёныш. Не называй его так.

— Крысёныш, — тут же повторил Данталион.

Марселин закатила глаза. Он был в своём репертуаре даже сейчас, что, вообще-то, было прекрасно. Марселин бы не вынесла, если бы он стал говорить о каких-нибудь проблемах или демонах, которых успел растерзать, или если бы лишний раз напомнил, ради чего вообще пришёл.

Это тоже было своеобразным ритуалом, который повторялся каждый год. Данталион мог ворчать, говорить, что у него есть куча дел, которыми следует заняться, но он неизменно оказывался рядом и просто делал вид, что всё как обычно. Будто они установили негласное правило: говорить о плохом в этот день может только Марселин.

Наконец Данталион, перестав прожигать Николаса сосредоточенным взглядом, чересчур уж энергично потрепал его по волосам и, громко отодвинув третий стул, развалился на нём с чрезвычайно довольным видом. Николас с опаской косился на него, будто боялся, что вампир может узнать, о чём они говорили до его прихода.

— Крысёныш, — повторил Данталион таким тоном, будто констатировал очевидный факт. — Ты же почти всё съел.

Николас опустил плечи, озадаченно смотря на него.

— Не обижай ребёнка, — тут же произнесла Марселин. — Он утром, вообще-то, едва руки не лишился.

— У меня такое каждый день! — с притворным ужасом выдал Данталион, всплеснув руками.

— И я каждый день сдерживаюсь, чтобы окончательно не оторвать тебе их.

— Вставай в очередь. Или заплати, чтобы быть в числе первых.

Марселин вымученно выдохнула. Так, на самом-то деле, всегда было: Данталион что сейчас, что раньше был неугомонным, чересчур смелым и дерзким. Если он не говорил, что может в одиночку оторвать крылья кому-нибудь вроде Маракса, то выдумывал что-нибудь такое же грандиозное и чрезвычайно опасное.

Но это было так обыденно и, что странно, нормально, что Марселин становилось легче от каждого смелого слова Данталиона. Всё вокруг постоянно находилось в движении, которое не прекращалось ни на секунду, и Данталион, конечно, не был исключением. Однако он находил время, чтобы, даже не подозревая об этом, своим присутствием ненадолго воссоздать картину привычного для неё мира.

Наверное, только так она существовала в этом безумном замкнутом круге, из которого никак не могла выбраться.

***

Не считая значительных провалов в памяти и страха, охватившего всё тело, Соня чувствовала себя великолепно.

Она не ощущала прежней слабости или голода, голова не раскалывалась, мир не плыл вокруг неё. Всё было так прекрасно, словно она, хорошенько устав за день, легла в тёплую постель и наконец-то выспалась. Ни единый мускул не болел, руки и ноги вновь слушались её. Даже разум, терзаемый многочисленными сомнениями и мыслями, появление которых она просто не понимала, успокоился. Осталась только одна мысль — Соня в западне.

Она ожидала, что окажется в своей комнате, но окружившие её стены были незнакомыми и абсолютно пустыми. Здесь была только узкая, но невероятно удобная кровать да аккуратно сложенная стопка чистых вещей прямо на полу. Квадратная лампа освещала практический каждый уголок комнаты, не оставляя ни единого пятнышка темноты. Окон или какой-либо другой мебели, как и предметов интерьера, не было. Только дверь, которую Соня никак не могла открыть.

Сколько она уже пыталась? Время будто осталось стоять на месте — как бы Соня ни старалась, она никак не могла продолжить счёт правильно, постоянно сбивалась или путалась.