Мир, полный слез

– Понятно… – Мотт выглядел неуверенным, но в его манере поведения была еще какая-то странность. И его дальнейшие слова подтвердили подозрения Беверли. – Если бы я был циником, инспектор, я сказал бы, что вы городите полную чушь. Неужто вы считаете, что эти запонки стали – как бы это сказать? – тем самым живцом?

Ни один мускул не дрогнул на лице Беверли.

– Я вас не понимаю, суперинтендант, – негодующе ответила она. – Они были найдены у Джереми Итон-Лэмберта и стали последним звеном в целой цепочке улик. Он был наркоманом, постоянно ссорился с родителями, и, вдобавок ко всему, у него не было алиби.

Мотт позволил себе слабо улыбнуться.

– Конечно, Беверли, конечно.

От ее внимания не ускользнуло, что он назвал ее по имени.

– Но улик, указывавших на сообщника, не было, – продолжил Мотт. – Ни одной, насколько я помню. К тому же зачем бы этому сообщнику было держать в кармане уличавшие его вещи? И усугублять свою глупость хранением фотографии прежних владельцев?

Она не могла позволить себе отступить.

– Это нам и предстоит выяснить, сэр. Мне придется возобновить расследование, чтобы разобраться с вновь открывшимися обстоятельствами, только сделать это надо тихо.

Мотт некоторое время смотрел на столешницу перед собой, а потом откинулся на спинку дивана. Губы его искривились.

– Официально мы не сможем это сделать, – подняв голову, произнес он, обращаясь к круглому светильнику, висевшему прямо над ними. – Это будет выглядеть так, будто мы пытаемся что-то скрыть.

Беверли это не удивило, она лишь обрадовалась тому, что он оставляет перед ней открытую дверь.

– А неофициально? – спросила она.

Он выдержал еще одну паузу, разглядывая исключительно интересный осветительный прибор у себя над головой, а когда тот потерял для него привлекательность, перевел взгляд на Беверли.

– Неофициально… – Его улыбка была столь многозначной, что к ней можно было написать целые тома комментариев.

Вот оно, начинается.Она уже слышала то, что он должен был сейчас сказать, уже ощущала его прикосновения к своей груди, бедрам, промежности. Она ждала, стараясь не выдать себя лихорадочным дыханием. Неужто у меня нет другой валюты, которой можно было бы расплачиваться с ними?

– Неофициально, – повторил он, – я мог бы договориться о временном переводе. Я знаком с помощником главного констебля графства. Думаю, он с энтузиазмом отнесется к перспективе укрепления своих сил, особенно с помощью такого опытного детектива, как вы…

Беверли задумалась, пытаясь обнаружить в этой фразе скрытый смысл.

– А как Сорвин? Он не обидится? – спросил Мотт.

– Не знаю, – пожала плечами Беверли, вспоминая об их былых взаимоотношениях. Может, эти чувства все еще живы? Может, ими можно воспользоваться? – А что, это имеет какое-то значение?

Мотт не ответил.

– Какое дело вы сейчас ведете? – осведомился он.

– В настоящее время работы почти нет. После недавних арестов мой стол практически пуст.

– И все же мы не можем позволить себе расстаться с вами… – произнес Мотт, глядя на Беверли, и в его словах опять прозвучала какая-то двусмысленность. – Это создаст огромную брешь в наших рядах.

Давай уже, закругляйся, ублюдок!

– Вы очень трудолюбивы, Беверли.

Она улыбнулась; у нее было такое чувство, что она копается в гнойной ране, и тем не менее она продолжала улыбаться.

– Да, сэр, рвения мне не занимать.

– Мне тоже так кажется, – кивнул Мотт.

– Нелл не была готова к материнству. Я думаю, она вообще не была готова к взрослой жизни. – Айзенменгер различил в словах Терезы не только горечь, но и раздражение.

– А отец Тома?

– Что – отец Тома?

– Он никогда не пытался связаться с ней? Неужели Том ему совершенно безразличен?

На кухне было холодно, но вряд ли ледяной тон Терезы объяснялся этим:

– У Тома нет отца.

Простота этого утверждения явно противоречила запутанности ситуации, которую оно было призвано объяснить. Оно звучало как приговор, не подлежащий обжалованию.

– А мать у него есть? – Айзенменгер вряд ли смог бы объяснить, что заставило его произнести это. Однако каким бы дерзким не был этот вопрос, он напрашивался сам собой. Казалось, температура тела Терезы упала еще ниже и на месте ее глаз образовались ледяные кристаллы.

– Что вы имеете в виду?

Айзенменгер чувствовал, как неопределенность его положения придает ему отваги; возможно, это было безрассудным, но пока работало.

– Она держится так… отчужденно.

Простодушие, с которым это было сказано, заставило Терезу расслабиться.

– Конечно, вы правы, – облегченно выдохнув, ответила она.

Айзенменгер слушал не шевелясь, и она неторопливо продолжила:

– Когда Том родился, она долго его не принимала. После родов Нелл совершенно сломалась. – Сведения поступали по капле. – И по правде сказать, она так и не пришла в себя. Сначала она просто не могла заниматься Томом, а потом сама мысль об этом стала для нее невыносимой. Лишь совсем недавно она начала выходить из этого состояния.

– Наверное, все это было непросто, – осторожно откликнулся Айзенменгер.