Мир приключений. 1973 г. выпуск 2

Вслед за ней появились Кент и Гиви — тоже в белых отутюженных костюмах, ловкие, подтянутые, будто и сами были отутюжены и накрахмалены. Меня они не заметили, потому что вечерние тени уже протянулись от Машины к дому. Но все равно я невольно отступил за старый кривой карагач, всей кожей вдруг почувствовав, какая на мне нелепая полосатая рубашка не первой свежести и старые выцветшие шорты, крепко, по-мужски, заштопанные на правом боку. Да еще эти сбитые, все в царапинах колени.

Лена шагнула вперед, потом вдруг раскинула руки и издала торжествующий возглас, на манер победного клича древних индейцев, такой громкий, что звякнули стекла. Лицо ее было скрыто сумерками, лишь обруч на голове чуть светился, словно излучал накопленный за день солнечный свет.

Ребята вели себя более сдержанно. Впрочем, Кент всегда заморожен, у него это считается хорошим тоном. Зато Гиви шел на цыпочках, будто летел, быстро и мелко перебирая ногами. Так и чудилось, что на нем узкие кавказские сапоги. Глядя на них, я понял, что и это испытание прошло удачно.

— Вовик! — крикнула Лена протяжно и сюсюкая, как ребенок. — Вовик, не надо прятаться от тети. Выйди из-за дерева. Я же знаю, что ты там.

Таким тоном она звала меня, когда была в очень хорошем настроении, и меня всегда передергивало. Я почти ненавидел ее в эти минуты, потому что вдруг на мгновение понимал, что никогда не переступить мне тот заветный порог, за которым с мужчиной разговаривают совсем иначе. Но мгновение быстро проходило…

В общем, я вышел из-за карагача. Прятаться дальше было бы сверхглупо.

— Привет тебе от Пата, гор-рячий привет! — весело крикнула Лена, но конец фразы получился гораздо менее мажорным, чем начало. Она безуспешно пыталась удержать улыбку, сбегавшую с губ.

Я отлично понимал ее. Надень я к встрече чистый костюм, да побрейся, да сияй благодушием — это было бы в унисон их удаче. А так… постылый влюбленный. Только ведь не объяснишь, что Амантай запоздал с харчами и я еле успел приготовить ужин, подогревая его собственным нетерпением, а уж для себя времени не осталось.

Лена внезапно дернула плечом и пробежала мимо меня в дом. Экспансивный Гиви побагровел, а Кент дипломатично поднял глаза к небу, старательно отыскивая что-то среди блестящих звезд. Но он был начальник группы и не имел права молчать.

— Все большой порядок. Завтра ты лететь, дурак, — сказал он, старательно улыбнулся и, аккуратно обогнув меня, пошел вслед за Леной.

Гиви исчез еще раньше. Тактичность этих ребят порой ранила больней, чем откровенные взгляды девушки. Да еще этот русский язык Кента! Будь он неладен, упрямый шотландец! Мы могли бы изъясняться с ним по-английски, так нет, вбил себе в башку, что непременно должен овладеть русским. И вот результат: “Завтра ты лететь, дурак”. Нет, нет, не стоит растравлять рану. Я же отлично понимаю, что он хотел сказать: “Завтра тебе лететь дураком”. Не дурак, а дураком. В качестве дурака. Подопытным кроликом. И тоже в белом выутюженном костюмчике… Впрочем, черт с ним. Главное — что мы сделали свое дело. Все предсказывали нам неудачу, какой-то ортодоксальный доктор космических наук выступил с разгромной статьей в печати, которая, к счастью, не имела последствий. Шутка ли: гибрид живого существа и машины! Из лабораторных реторт — прямо в промышленность, да еще космическую. Нас обвиняли во всех смертных грехах, даже в идеализме. Мы только стискивали зубы. II вот первый в мире универсальный танк сверхзащиты выдержал предпоследнее испытание. Эти трое пижонов в белых брючках только что вернулись с Луны. Я злорадно ухмыльнулся, представив, как рыжий Пат О’Кейси, начальник порта нерегулярных ракет, таращит голубые глазки, пытаясь попять, почему очутилась здесь эта троица, да еще без путевки. Явиться к Пату в белых брючках! К Пату, который некогда потерпел аварию в кратере Коперника и прошел со сломанной рукой по лунному бездорожью триста километров с десятичасовым запасом кислорода. Вот почему Лена упомянула о “гор-рячем привете”: Пат просто вышвырнул их с Луны.

Мне стало легче от этой картины, так ярко нарисованной в воображении. Я даже уговорил себя, что страшно рад, что не участвовал в этом полете. Потерять уважение Пата… Почему-то я был уверен, что это самое последнее дело.