Мир приключений. 1973 г. выпуск 2

Я не пошел в столовую. Пусть сами копаются в кастрюлях. Жаль, что не догадался заранее перетащить к себе из холодильника несколько банок персикового компота, но теперь уже ничего не поделаешь. И вдруг я представил, как они сидят за столом, трескают компот и смеются надо мной. Это была чушь, но я ничего не мог с собой поделать. Их хохочущие физиономии так и стояли перед моими глазами. И особенно Лена. Пять лет мы работаем вместе. Когда меня выгнали из “НИИробот” за создание робота-парикмахера, который уродовал людские прически, потому что его эстетические воззрения абсолютно не совпадали с человеческими, она помогла мне устроиться в “ГИПРОкибер”. Оттуда меня тоже попросили за машину-композитора, которая почему-то выдавала такую разухабистую музыку, что почтенных ученых, воспитанных на классике, мутило. После этого я устроился, опять-таки с помощью Лены, в Академию Космических Работ. В самую бесперспективную, как считалось, группу спасательных лодок. А потом в группе появилась Лена. Почему она так заботилась обо мне? Только не из-за любви, это она тысячу раз говорила. Ну и пусть. Завтра проведу испытания и, если ничего не случится, уйду. Кажется, на Марсе требуются физики-экспериментаторы… Я уже с час ворочался на кровати. Сон не шел. А завтра необходимо быть со свежей головой. Принять таблетку, что ли? И вдруг меня осенило. Да, это будет прекрасный сюрприз па прощанье.

Я пулей вылетел из кровати, зачем-то завесил одеялом окно, хотя никто и не думал подсматривать, и примялся за дело. Когда все было готово, я потушил свет, снял одеяло и, приплясывая босыми ногами на сыром песке, добежал до Машины. Вернувшись, я юркнул в кровать и мгновенно заснул. Не помню, что мне снилось, только что-то хорошее.

Кажется, утром я здорово огорчил всех. Это ведь традиция — проводить испытания в новых, с иголочки, костюмах, так сказать при полном параде. Я отлично понял, почему и Лена и ребята вышли провожать меня в шортах и простых рубашках: оттенить мой праздничный вид, подчеркнуть торжественность момента. А я… Я появился в немыслимо мятой рубашке, штопаных грязных шортах, да еще с двухдневной щетиной. В розовое свежее утро, когда все блестело, умытое росой, это выглядело кощунственно. Мне показалось даже, что у Лены в глазах сверкнула слезинка. Лицо у нее стало каменное. Гиви насупился и не глядел на меня, усы у него обиженно вздрагивали. Так и казалось, что он сейчас взорвется: “Ну и черт с тобой, понымаишь! Сам будышь виноват!” Даже Кент потерял обычное хладнокровие. На мгновение во мне шевельнулось раскаяние: ну зачем плевать товарищам в душу? Но, взглянув на Лену, я снова ожесточился.

Торжественных речей не полагалось, но существовал ритуал похлопать по плечам уходящего в рейс. Черт знает, из каких времен он дошел до нас. Но и этого удовольствия я им не доставил. Разбежался и вскочил внутрь Машины, не дождавшись, пока она спустит подножку. Затем положил ладони на края люка, сделал легкое мускульное усилие, и стенки послушно пошли навстречу друг другу. И только тогда я не выдержал, крикнул:

— Счастливо оставаться, братцы!

В тот же момент стенки сошлись так, что шва невозможно было отыскать, и я не услышал, что закричали товарищи.

Потом я нажал кнопку излучателя, и датчики, вживленные в тело Машины, подали ложные сигналы ее рецепторам. Теперь Машина уверена, что снаружи космическая пустота и холод. Условия — как на астероиде, и, следовательно, выпускать пассажира наружу нельзя. А пассажир — дурак. В этом суть испытания: защита от дурака. Вернее, защита дурака. Вернее, защита дурака от себя самого. Мало ли что может случиться в полете среди равнодушных звезд. Обезумевший от ужаса пассажир после катастрофы; космонавт, заболевший особым видом безумия — космической паранойей; ребенок, наконец, в последний момент втолкнутый взрослыми в танк, чтобы хоть он спасся, — любой из них, оказавшись один на один с космосом, может метаться по каюте, отдавать идиотские приказы… Машина обязана повиноваться человеку, но только в той мере, в какой обеспечивается его безопасность. Вот на эту-то меру я и должен провести испытание.

Нормальному человеку трудно “вжиться в образ” безумца. Несмотря на модные теории психологов, усиленно подчеркивающих разницу между человеческим и машинным мышлением, человек вовсе не подвержен алогичным поступкам. Наоборот, его поступки обязательно логичны, хотя причины, вызывающие их, могут лежать очень глубоко. Даже у сумасшедшего своя логика. Вся разница между Машиной и человеком в том, что у Машины причины поступков всегда на виду. И так же она понимает причины человеческих деяний, разматывая виток за витком все возможные логические обоснования. Поэтому я заранее решил, что буду вести себя, как расчетливый самоубийца. Только так можно обмануть Машину, потому что это единственное, чего ей никогда не понять.