Мир приключений 1986 г.

Мне думается, просто сейчас его ничто не интересует. При кажущейся активности он может целыми днями валяться на койке в каком–то оцепенении, а ночами ловить рыбу и чели–мов–это его единственное увлечение.

— А кому пошли деньги за его жизнь? — перебил Алексей.

— Скорее всего, сестре. Она живет в Кобэ.

— Скажите, а вы… — Он немного поколебался, не зная, как более уместно назвать Сумико. — Вы с вашей женой?.. Почему согласились пойти в самоубийцы?

— Длинная история. Впрочем, торопиться некуда, чего–чего, а времени у нас достаточно. Я неохотно рассказываю об этом, да и некому, но, если вам интересно, слушайте. Тем более, мне показалось, что вы задали этот вопрос не из праздного любопытства… — Токуда помолчал. — Я вырос на Сахалине, в глубоко религиозной, потомственной самурайской семье. Выезжал только учиться в Иокогаму, где окончил университет, стал историком, и вернулся домой, собираясь целиком посвятить себя науке. Мой отец был богат и неглуп, но беззаветно предан традициям своего старинного рода. Когда я возвратился, для меня уже подыскали невесту из такой же патриархальной, самурайской семьи. Излишне говорить, что ее я не только не любил, но и видел–то всего раза три. А у меня, еще с юношеских дней, была пылкая и романтическая любовь — дочь нашей служанки Сумико Мицу. В семье, к которой я принадлежал, невесту выбирают родители. Деньги идут к деньгам. Знатность к знатности. И в этом испокон веков никто не видит ничего дурного. Со временем супруги привыкают друг к другу, надо отдать должное — в подавляющем большинстве японки заботливые матери и покорные, верные жены Но расстаться с Сумико было выше моих сил. Тем более что я пользовался не менее пылкой взаимностью. Мы с ней прекрасно отдавали себе отчет: спорить с родными бесполезно, они никогда не нарушат традицию, а у меня не хватит духу, чтобы обесчестить навеки семью невесты. Ведь, отказавшись от брака с Сумико, я наносил ей оскорбление. «Очиститься» ока могла, только лишив себя жизни. Вопрос был решен. Я женился на Сумико, а спустя три месяца добровольно вступил в армию, что, разумеется, вызвало восторг во всем нашем клане, и отправился на Парамушир. Видите, у нас армия — прямо–таки панацея от всех несчастий Само собой разумеется, следом за мной — к тому времени окончив школу медицинских сестер — отбыла Сумико–сан. Скажу больше: мы договорились с ней, ибо через месяц после свадьбы она стала моей фактической женой. Опьяненные своей любовью, никаких планов на будущее мы не строили, жили по принципу: сейчас хорошо, а там посмотрим. Когда меня вызвал генерал и предложил остаться на острове как камикадзе, я, нисколько не колеблясь, согласился. Больше того — обрадовался. Правда, я не повязал голову флагом Страны восходящего солнца, не кричал, как положено по ритуалу: «Тенно хейко банзай» — «Да здравствует император», — но был доволен. Узнав об этом, Сумико решила тайно остаться со мной — официально ей это запрещалось как женщине — и была счастлива.

Из всех четверых только она и я знали: взрывать базу мы не станем, а, оставаясь для родственников погибшими героями, обретем любовь в полной изоляции от мира. Так мы оказались тут. Прошло более четверти века, но я да, мне кажется, и она ни на секунду не пожалели о сделанном. На Варудсиме похоронен наш ребенок, мой сын, — он умер в сорок восьмом году, едва начав говорить, от неизвестной скоротечной болезни. Здесь же умрем и мы, вместе. У нас, японцев, есть такой обычай, скорее, ритуал… Правда, он не касается семей потомственных самураев. Если молодые люди не могут соединить свои судьбы, они отправляются на прогулку в долину Любви на Хонсю, к вулкану Михара, и там, проведя вместе ночь, взявшись за руки, бросаются в кратер. До Хонсю далеко, но вот вулкан тут есть — правда, бросаться туда мы не собираемся: мы счастливы.

— И вам никогда не хотелось очутиться снова среди людей, своих близких, друзей, в родных местах? — недоверчиво спросил Бахусов.

— Никогда. Самый близкий для меня человек всегда рядом, а самое родное место — то, где Сумико.

— Ну а родина? Неужели у вас не возникало желание снова вернуться туда, где вы родились?

— Никогда. У нас нет родины. Она развращена и растоптана злом и жадностью, отравлена радиацией американских бомб, сведена с ума вероломной истерикой политиканов. Она, словно одержимая амоком, несется сквозь Авике и Раурава — агонию и стенание (два последних из восьми кругов огненного буддийского ада). Нам нет до нее дела, как и ей до нас. Мы счастливы на этом диком клочке суши, среди первозданной природы и моря. У нас нет никаких забот, нам не дергают нервы и ничем не грозят. Здесь мы свободны и независимы и телом и духом. Тут наше новое отечество, и мы будем ему преданы до конца.

Токуда отодвинул чашку, поднялся и, заложив руки за спину, прошелся по комнате. Чувствовалось: воспоминания о прошлом и сам рассказ взволновали его. Затем он остановился посередине комнаты и в раздумье, точно говоря сам с собой, тихо произнес: