Мир приключений 1986 г.

— Смотрите. — Токуда слегка отвел в сторону бурый и морщинистый, перекрученный корень дерева. — Это не корень, а фигурно отлитая из отожженной стали ручка. — Жестом фокусника он потянул ее на себя, и часть камня плавно и бесшумно отошла в сторону. — Готово! — Он захлопнул дверь, и она опять воедино слилась со скалой. — Пойдемте, скоро начнется клев.

Мокрый песчаный откос, по которому они шли, поскрипывал под ногами: он был усеян выброшенными на берег скелетами морских звезд и ежей. Подойдя почти вплотную к вертикальному обрыву, они повернули направо и, перескакивая с камня на камень, добрались до плоской глыбы. У ее чуть приподнятого, обращенного к центру бухты края, покрытого осклизлыми зелеными нитями водорослей, они остановились.

— Располагайтесь. — Комендант поставил на каменную плиту сумку и открыл ее. — Здесь снасти и наживка — Сумико–сан приготовила с вечера. Забрасывайте недалеко, глубина тут около четырех метров, дно ровное, зацепы бывают нечасто.

Бахусов принялся снаряжать удочку.

— Леска–то у вас шелковая, — сказал он, укрепляя на жале крючка квадратный кусочек. — А теперь в миру капрон или жилка — синтетика. Кстати, самой дефицитной и пользующейся наибольшим спросом у любителей считается ваша, японская. Химия прочно входит в быт, удивляешься сейчас, как мы раньше жили без ее благ.

Токуда повернулся и пристально посмотрел на Алексея.

— Хорошо, если в быт, — тихо произнес он. — Ведь химия может обернуться не добром, а злом — вспомните ядовитые газы, которые употреблялись в войнах. На то, чтобы убить человека, бросили не только химию, но и кое–что пострашнее.

— Вы имеете в виду атомную и термоядерную бомбы? — спросил Алексей. — Оружие массового уничтожения? А может быть, и последнюю новинку, так называемую нейтронную, «чистую» бомбу?

— И их тоже. Правда, меня удивляет, как это прилагательным «чистый» можно назвать то, что предназначено для грязных целей…

Меньше чем за полчаса сетка из толстых, крепких ниток до отказа заполнилась черноспинными рыбами.

— Хватит. Не входите в охотничий азарт. — Токуда стал наматывать леску на катушку. — Нам больше не съесть, к обеду и ужину вполне достаточно; рыба вкусна, когда она свежая, не позже часа после вылова.

Бахусов выбрал леску и тоже начал сворачивать снасть. Совсем рассвело. Бухта словно стала шире, а утесы — их зазубренные вершины — выше.

— Хорошо–то как на воздухе! — задумчиво произнес он. — Вот где действительно девственная природа.

— Да, хорошо. Пока сюда не добрался человек–варвар, который, как ненасытный, жадный волк, уничтожает все живое даже когда того, что имеет, хватает с избытком. А то, что не сможет взять, изломает и испакостит, лишь бы не досталось другим.

— Посидим немного просто так? — попросил Алексей. — Полюбуемся, отдохнем.

— Давайте посидим, если не замерзли. — Токуда расстелил кусок мятого брезента и пригласил моряка присесть.

Они немного помолчали, глядя, как у ног темная вода лениво лижет блестящие, отполированные волнами бока каменной глыбы.

— А что вы имели в виду, когда по поводу бомб сказали: «их тоже»? — спросил Алексей.

Комендант медленно повернулся, исподлобья взглянул ему прямо в глаза Потом снова уставился на воду.

— Я, наверное, старею, — тихо произнес он. — Уж вам–то, вероятно, вообще кажусь выжившим из ума старцем, ибо молодость эгоистична и опрометчива в своих выводах.

— Что вы! — запротестовал Алексей. — Сейчас там, — он махнул рукой в сторону фиолетовых зубчатых утесов, — старость начинается с семидесяти. Так что вы, по теперешним понятиям, человек средних лет, зрелого, но далеко не старческого возраста.

— Вы не забывайте: мы слушаем радио, и может быть, больше, чем люди на материке, — у них хватает других забот Мы в курсе событий и научных, и технических, и социальных, хотя они и не задевают нас Не задевают физически, — поправился он. — Но морально не могут не касаться. На земле многое переменилось, но многое осталось прежним. В той же Японии человеку за сорок трудно найти работу, если он не политик или финансовый воротила — тем возраст не помеха. Но я предполагал другое, когда заговорил о том, что старею. С годами большинство из нас становятся сентиментальными. Вот и мне жалко людей. Я отнюдь никогда не слыл альтруистом или каким–то восторженным филантропом, но это так. Люди, как муравьи, копошатся в поисках хлеба, мечтая не о каких–то там райских кущах, а хотя бы о простом маленьком, с мизинчик, счастье: жить, трудиться, рожать детей и — самое главное — не чувствовать страха ни за себя, ни за близких. Гнетущего, испепеляющего душу страха, что тебя выгонят с работы, лишат жилья и еды, как бессловесное стадо скота, погонят куда–то убивать невесть за что таких же, как ты, гомосапиенсов, что растопчут, смешают с навозом твое, пусть крошечное, но все же человеческое достоинство. Это очень печально и поневоле настраивает на какой–то сентиментальный лад.