Мир Р: Duas Dimensiones

На следующий день они снова шли по светлому коридору. Родя старался не наступать на солнечных зайчиков. В его руке была папка с рисунком. Мама в кабинет не зашла.

Иван Саввич посмотрел, и на секунду Роде показалось, что в лице его что-то треснуло и сейчас посыпятся осколки. Но Иван Саввич был не так прост, чтоб позволить расколоть своё вытянутое лицо одним единственным детским рисунком.

– Оочень хорошо! Да ты просто молодец! А как его зовут?

– Бры.

Иван Саввич поперхнулся.

– Какое хорошее имя… А знаешь что? – он снова игриво подмигнул. – У меня сегодня совсем не болят руки. И я сделаю – угадай что?

Родя был не любитель угадывать. Он хмуро смотрел, как Иван Саввич взял карандаши – его карандаши! – и рядом со злосчастным Вовой нарисовал девочку.

– Когда Вова вырастет большой, – вещал Иван Саввич – а он, конечно, вырастет большой и станет взрослым, он женится на ней, и они станут мамой и папой. У них будет много детей!

Иван Саввич ликовал. И было от чего! Им удалось провести Родю. Именно ИМ, потому что Вова в своём углу ухмылялся так же хитро, как Иван Саввич. Это после того, как Родя подарил ему целый мир!

Родя ничего не сказал. Он упаковал листок и вышел в коридор, где его ждала мама.

С тех пор мама рассказывала всем знакомым, какой Иван Саввич замечательный специалист, просто гений.

А Родя рисовал как ненормальный.

Краска во фломастерах кончалась махом, карандаши тупились и ломались, бумага исчезала пачками.

Он рисовал мир.

И мир наполнялся людьми.

Он не мог позволить, чтобы у какого-то подлого Вовы была девочка и куча детей, а его Бры как дурак торчал под пальмой в одиночестве.

Первым делом он нарисовал множество друзей – чтоб уж было весело наверняка. Они были разными – по внешности и по характеру. Они любили болтать и играть (на-ка, Вова, утрись – поглядим ещё, кто круче!).

И как только он их нарисовал, ему самому вдруг захотелось играть и бегать. Он вдруг вспомнил, что всё это время вокруг него были дети. И чуть не завыл от досады – сколько времени потеряно зря!

От рисовал взрослых, совершенно разных – толстых, худых, смешных, весёлых, растерянных, серьёзных, строгих, похожих на знакомых и совершенно фантастичных – Продавщицу, Директора, Велосипедиста, Старичков; цирковых Акробатов, Супергероев, Учёных, Космонавта, Уборщицу, Балерину, Витязя на коне, Человека с лицом собаки, Человека с крыльями бабочки, Человека-звезду и Человека-ветра…

 И как только он их нарисовал, сразу понял – ему хочется говорить, говорить без умолку, и задавать тысячу вопросов, и спорить… А ещё узнать. Очень многое.

Толстый животик таял. Ватные ножки загорели и окрепли. Под глазом хвастливо разлился синяк. Родя жил.

И жил, наполняясь, радуясь, споря и ликуя – его Мир.

Пухлые коробки с рисунками заполнили всё место под кроватью.

4

Её звали Ия Нариманидзе. Непривычно поворачивающее язык имя обещало гордую грузинскую красу, быстрые движения и жгучий взгляд, но если бы случился конкурс на самого непохожего на своё имя человека, юная Ия, несомненно, отхватила бы первый приз.

Больше всего она походила на Кострому, которую настолько безыскусно связали из соломы, что и на костёр не понесли, чтобы не опозориться. Было в ней нечто соломенно-ломкое. Вытянутая, худая, нескладная, она имела такие костлявые руки и ноги, что, казалось, они побрякивали при беге. Тонкие как паутина светло-рыжие волосы прямыми прядками качались вокруг бледного лица.

 Бледные лица – обычный удел рыжих, но тут Ие «повезло» больше всех – её тонкая кожа совершенно не терпела солнца. Стоило лишние полчаса заиграться на согретой апрелем улице, и на другой день она просыпалась с облупленным носом и шелушащимися щеками.

Ия горбилась за партой. У Ии были выпуклые блёклые глаза. Ия носила ужасную школьную форму на вырост и кошмарные ортопедические ботинки. Она часто падала, путаясь в своих сухих ногах. Зимой она болела ОРВИ и ангиной, а летом страдала от всевозможной аллергии.

Но, как часто случается в жизни, одни качества с лихвой компенсируют недостаток других. Ия не могла похвастаться красотой и крепким здоровьем. Зато она была умна и добра.

Эти два её качества были словно сверкающие драгоценности посреди человеческого моря. Её ум не был кладезем эрудиции и храмом великомудрых суждений. То был необычный, редкий сорт человеческого ума, позволяющий сразу увидеть суть вещей и людей и принять единственно правильное решение. Её доброта сделала бы её полной дурочкой, если бы не эта редкостная черта. Ия будто бы жила среди людей, и жила весьма удобно и успешно, но в то же время она была и  отдельно от всех – по правилам, понятным только ей.

И Родион не мог не почуять родственную душу. С неделю он угрюмо наблюдал, как она нелепо усаживается за парту и роняет всякие предметы, а потом нарисовал её.

На бумаге росла трава и мелкие кудрявые цветочки. По их вершинкам легко шла девочка – лёгкая, не сутулая, с поднятым подбородком, с облачком тонких волос.

Он молча положил рисунок на стол. Ия рассматривала, прищуриваясь.

– А почему травинки не сгибаются? – спросила она.

– Так задумано.

– А. Поняла. Спасибо.