Мир Р: Duas Dimensiones

Ия хотела незаметно уйти, но было слишком поздно – Родион увидел, какое было у неё лицо.

7

К вечеру поднялся шторм. Ия закрыла хлопающие ставни и поставила чайник.  Ей не хотелось разговаривать. И не хотелось видеть Родиона.

– Может, хватит уже. – сказал он.

Она вздрогнула и повернулась.

– Ия, может, я и не от мира сего, но не дурак и не слепой. Какого лешего ты изводишь себя? Просто наслаждайся жизнью и…

– Ты не понимаешь.

Он обнял её за тонкие плечи. Оттого, что она была выше ростом, ткнулся носом в её шею.

– Ещё как понимаю…

На ночь глядя Родион незаметно растворил в её мелиссовом чае таблетку снотворного. Сам он спать не собирался.

Он вышел на крыльцо, допил из горлышка остатки вина, вытер рот рукавом и рассмеялся.

Ветер крепчал – он подвывал в щелях древних ставен, шумел листвой, срывал лепестки тюльпанов, и они влетали на крыльцо, словно ожившие языки пламени.

– Подходящая ночь. – сказал он сам себе. – Подходящее место. Подходящее время!

Время перевалило за полночь. За окнами бушевал ветер. Ия безмятежно спала.

Родион открыл последнюю бутылку вина. Он уже еле держался на ногах, и рука с кистью так часто соскальзывала, что он, в конце концов, ободрал все ладони о штукатурку.

Хихикая и напевая, он ползал вдоль стены, падал, снова поднимался, размазывал краску разбитыми пальцами, отходил назад, критически оценивал, растушёвывал, ронял кисти, скользил ногами по пролитой воде, проводил недостающую линию размером с лапку муравья…

Никогда в жизни он так не творил.

В голове его звенели и кружились образы. Бескрайние лесные просторы глазами летящей под облаками плицы, сладкий аромат раздавленной в ладонях полевой клубники, звенящий в зубах холод родниковой воды, соль пота, жирное тепло пирога, запах пропахшей костром одежды, заливистый лай в сизом тумане, звон трамвая, мелькание велосипедных спиц, колючие снежинки на щеке… всё мешалось, выскакивало, топорщилось и просилось на волю…

Он знал – это лучшее из его творений.

В четыре утра Родион пнул пустую бутылку под кровать, погасил свет и раскрыл ставни. По серому небо лохмато двигались тучи. В саду заполошно кричала птица.  Воздух пах йодом и озоном. На подоконник натекла вода и в ней, словно сказочный кораблик, покачивался  лепесток тюльпана – алый с жёлтыми прожилками.

Родион  поскрёб небритую щёку, зевнул, подвинул в сторону раскинувшиеся ноги Ии, плюхнулся на живот и моментально уснул.

От самого пола по штукатурке тянулись тонкие травинки и мелкие пёстрые цветы. Они поднимались по стене и, казалось, пахли мёдом и тёплой землёй. Прямо по их качающимся головкам, не пригибая их, шла женщина.

Тонкие щиколотки, лёгкий венчик светло-рыжих волос, острый профиль, опущенные ресницы…

Хрупкие руки, бережно сложенные на круглом животе.

Ия поверила сразу.

Когда вечером пришла хозяйка с заказанными продуктами, Родион отвёл её в сторону и, коряво пользуясь карманным разговорником, попытался объяснить, что компенсирует испорченный ремонт. Хозяйка нахмурилась и вошла в дом. В комнате она простояла полчаса, вышла с влажными глазами, денег не взяла, а утром прислала в подарок головку козьего сыра, коробку инжира и кувшин местного вина.

8

Диагноз подтверждался не раз и был стопроцентным приговором. Поэтому на работе ей никто поначалу не поверил.

 Ия перестала носить каблуки и двигалась так осторожно, будто несла на голове хрустальную вазу. Она стала много и обстоятельно есть, подолгу спать, быстро полнела и будто наливалась изнутри свежим розовым соком. Длинные широкие платья ей очень шли, а округлившиеся формы и плавная походка сделали похожей на Боттичеллевскую Весну.

Он родился ровно в срок, с весом и ростом как по заказу.

В полночь Родиону сообщили, что он стал отцом. В час тридцать он уже  мчался в больницу, до боли сжимая руль и давясь слезами отчаяния.

Ия сама позвонила ему. Родион схватил трубку.

– Да!

В трубке астматично дышали. Ия забыла слова. Родион похолодел.

– Duas Dimensiones, – произнесла она, наконец, будто дунула в пыль.

– Что?!

– Он там. В твоих двух измерениях. Он… – она снова астматично задышала – …не с нами.

Никто из медперсонала не заметил того, что она поняла сразу, как только взяла ребёнка на руки. Сын был не с ней. Его вообще тут не было.  Он ел, дышал, спал, но то были лишь нужные безусловные рефлексы крепкого маленького тела. Она с ужасом поняла – ему никогда не стать настоящим.

Через четыре дня они приехали домой – потерянные, с серыми лицами и виноватыми глазами. Ребёнок спал посередине двуспальной кровати. Ия обернулась вокруг него, как змея, и тихо гладила ножку.

Потянулись дни. Отчаяние сменялось безумной надеждой – а вдруг! Невропатологи разводили руками – случай уникальный, аналогов нет. Мальчик был внешне совершенно здоров, но теперь даже дилетантского взгляда хватало, чтобы понять – он тяжело, непонятно и непоправимо ненормален. Никаких реакций на проявления внешнего мира. Никакого контакта глаз. Никаких эмоций.

Ночью Ия стояла у тёмного окна –  скорбный чёрный силуэт на чернильно-синем фоне. Родион не смел подойти к ней.

– Ему там плохо, – сказала она.