Мир реки. Книги 1-6

— Мы бились об заклад, — согласился Эсон, — но мы ничего не выиграли, а лишь потеряли тебя. — Он налил еще вина и опять плюхнулся на сиденье. — Скажи ей, Иолай. Тебя до сих пор мучают жуткие сны. Ты ей большим обязан.

Золотая голова не шевельнулась, но Медея услышала, как заговорил ее младший. Голос у него был тихим и нежным, неуловимым, как весенняя тучка.

— Мы не солгали. Мы не утверждали, что Креуса здесь. Ты это лишь предположила. Не следует нас упрекать за то, что ты так поняла наше послание.

— Что? — Ярость всколыхнулась в ее груди. Провели! Провели! Кое-кто заплатит кровью!

— Вы лжете мне сейчас, утверждая, будто не солгали. А что еще я могла бы подумать, когда ваши слова были так ясны — огонь в шерсти?

— Ты подумала: это соперница. Та, что угрожает отнять мужчину, который тебе… для тебя… — его голос пресекло рыдание, — так дорог. Дороже всего на свете.

— Ты несешь чушь, — вскипела Медея и прошлась по палатке. — Ох уж, эти загадки! Если вы имеете в виду вашего отца, его здесь нет. Я никогда не видела его и ничего о нем не слышала в этом мире. Если имеется в виду истинный владелец замка, он тоже неведомо где, и моя ревность к нему не пролетит и пяти бросков копья от этой палатки.

— А ты воспламенила бы саму Реку, чтобы выжечь рану, которая нанесена твоему честолюбию, верно, матушка? — язвительные слова Эсона задели глубоко. — Мы не имели в виду ни того, ни другого.

— Остается Родриго. — И гнев ее мгновенно иссяк. Она почувствовала изнурение. — Тогда вы ошибаетесь, утверждая, что он мне дорог. Я его никогда не любила.

— Что общего имеет любовь с тем, как дорого ты что-либо ценишь — это выше того, что ты любишь, к чему истинно привязана? — Голос Иолая, как теперь казалось, доносился издалека. — Ты достаточно часто твердила, что любила нас.

— Ээт, — Эсон стал загибать палец при каждом имени.

— Ясон, Эгей, все возлюбленные, которых ты заводила после него до дня своей смерти, все возлюбленные, появившиеся после Дня Воскрешения, строитель замка, Родриго… Сколь многих из них ты любила? По-настоящему любила? Или то были всего лишь твердые тела, необходимые, чтобы придавать форму плащу всепожирающего пламени по имени Медея?

— Вы безумны, — она просто устанавливала, но не обвиняла. — Вы оба не в своем уме.

Эсон покачал головой.

— Мы знаем, что такое безумие. Мы много раз сталкивались с ним после твоего кровавого часа. Дети быстро учатся. Мы уже тогда усвоили, как его распознавать. Дети также смекалистые звереныши. Мы усвоили, что безумие — более верное оружие, чем самый острый клинок.

— Что ты этим…?

— О, сама знаешь, такова правда, матушка. Разве не твое собственное безумие привело тебя сюда на поиски соперницы? — Он рассмеялся. — Сюда!

— А теперь возвращайся в замок. — Иолай повернулся к ней лицом, и холодная ненависть в его глазах ударила ее по сердцу, словно молот. — Она Там. И ждет. Сделай с ней все, что тебе вздумается — все, что сможешь. Но если тебе пришлось просить у него дозволений покинуть твою собственную крепость, как ты думаешь, позволит ли он тебе нанести ущерб его законной жене?

Ее губы шевельнулись, но она не смогла исторгнуть слова. Теперь оба сына наблюдали за ней, жадно и сурово, точно ястреб, готовый броситься на добычу. Она знала, что ее боль не тронула их; имело значение лишь то, что они видят: ей больно. С усилием, которое ей прежде ни разу не доводилось затрачивать, она смогла наконец произнести:

— Химена?

— Ты знаешь, как здесь могут меняться имена, — сказал Эсон.

И она поняла. Исса… Точно шипение, точно звук, который возникает, когда чешуйки земной змеи трутся о камень, прежде чем змея заползет в свою нору.

— Заложница, которую ты так легко и с такой охотой оставила. — Эсон улыбался. — Цена твоего прихода сюда, и этой поразительной встречи родных.

— Соперница, которой ты так боялась. Она была с ним наедине все это время, дольше, чем ты здесь с нами. — Руки Иолая дрожали, точно у старика. Они сомкнулись вокруг его чаши с вином, и он пил, пока дрожь не унялась. Пальцы, более длинные и точеные, чем у Ясона, смахнули густо-красную каплю с губы. — Каково себя чувствуешь, когда тебе в горло входит нож… матушка?

Она не помнила, как покинула палатку, как отыскала дорогу обратно по равнине. Она только и знала, что кто-то, безусловно, вернул ей ее кинжал, потому что чувствовала сбоку его вес.

Звезды ярко осветили ее тропу, но она бежала во тьме. Не было слез, которые затуманили бы ее зрение, но все же местность по обе стороны от ее стучащих оземь ног расплылась. Казалось, даже трава, распрямляющаяся позади, насмешливо шепчется, даже могучий голос Реки звучит в ее ушах злобно и ехидно. Во время бега шпильки выбились из прически. Одна упала и потерялась, но другую она цепко схватила и прижала к груди, точно святыню, укрыв ее у самого сердца.

— Отворите! — крикнула она, колотя в ворота из железного дерева. — Отворите быстрее!