Мир-село и его обитатели

Тут уж стало понятно, что Лимонхвы это дочка! Законно или незаконно, но присвоив всё же по мужу или сожителю новую фамилию, сделалась она негаданно моей мамы тёзкой… В общем, сыграло шутку тут именно новомодное именование по фамилии, а не по прозвищу или подворью – спросили у кого-то, где Валя Шепелёва живёт, им и указали…

Такая вот сентиментальная история, которую и я уж пару раз слышал: что дочку в райцентре из приюта взял милицейский начальник какой-то, и воспитал пристойно, машина есть, то-сё, и замужем уже, с ребёнком…

Потом тёть Валя Лимонхва, в ларёк пробегая, отрывисто пересказывала подробности и, причитая, жалилась, что «денежку просила-умоляла – хоть рубликов сто – не дали!..».

Вообще она постарела сильно, зубы покрошились, кричит, как глухая. Но что кричит!

– Эх, на Украине-то, вчера смотрели, что делают – какой ужас! Ужас просто!

Сосед только усмехается:

– «Смотрели»! Телевизор-то у тебе откуда!..

Про Николая Глухого даже и не знаю, что ещё рассказать, сочинять не стану. Про Колобка тоже особо нечего добавить. Вот лучше про Колю Зиму недавний случай.

Теперь у Сашеньки вместо того Малыша Кузька – совсем уж какой-то маленький кобелёк, востроносый такой, но хитрый… И вот Зима, идущий туда или обратно по своим надобностям… Такой проход надо видеть – как будто чёрно-белая «хроника» «Броненосца «Потёмкин»! Шатается-мотается по грязи – ну вылитый надравшийся (надравшийся, конечно, тоже и надраившийся!) моряк по палубе при десяти баллах! Издалека так глянуть: и одёжка-то у него морская – допотопные брюки с клёшью, куртка чёрная спецовочная с распахнутой грудью, и там торчит замызганная алкоголичка – в аккурат бушлат и тельняшка! И пока он так акробатствовал на дороге у нашего дома, Кузька на ходу у него проел пакет и уволок колбасу, а водку, смеётся наблюдательная Сашенька, он потерял уже дальше. Причём ни того, ни другого, ругаясь на чём свет стоит и балансируя, он даже не заметил!

Лёвка Страус, автор бестселлера «Записки сосновского телятника»

По своим двум недавним книгам – большим романам, которые отфутболивают от журнала к журналу, от издательства к издательству, я отлично уразумел, что монолитный наш так называемый литистеблишмент никакой социальной озабоченностью не прошибёшь. Тогда на некоторых своих чтениях я начал заради увеселения анонсировать, что написал «совсем уже производственный роман» под не оставляющим сомнения названием «Записки сосновского телятника». Или ещё один – уже авантюрно-приключенческий! – с ещё более литературно-благородным титлом: «Милорды и муларды Сосновского двора», демонстрируя даже проект обложки, пышно украшенной всеразличными телячьими мордами в треуголках, поросячьими пятаками и разнообразных пород и модификаций утиными.

Но я-то что – любитель всё же, хоть и доводилось принимать участие в воспитании домашних своих телков млеком, водой и дроблёнкой (разве что не совком!), смешанных в определённых секретных пропорциях, но это не профессия и не призвание – рецепт пресловутого пойла (хлеб ещё размочить – для вкуса), да когда давать, да как держать ведро, чтоб не пролил, – почти всё, что я знаю.

А вот Лёвка Страус и впрямь бы мог себе позволить накатать книженцию с таким названием. И имя у него необычайно звучное – только в институте я понял, кого оно напоминает: Лёвка Страус – Леви-Стросс!

Не всё про тунеядцев расписывать – случай мне вдруг напомнил об этом не менее колоритном, чем прочие, герое, которого при том явно можно отнести к редким в нынешней словесности лицам положительным. Правда повествовать снова придётся о школьных годах чудесных.

В моих повестях «Настоящая любовь/Грязная морковь» и «Russian Disneyland», кривляясь и вихляясь, фигурировал некто Яха – курчавый подросток с зловредным нравом, не дающий покоя всему околотку, а в школе классу. Ещё лет в двенадцать я пытался живописать «подвиги» этого анти-Геркулеса (фавна, конечно же) в поэме с соответствующим заглавием: «Яха, атитектор». (Атитектор – так бабушка и именовала подобный типаж.)

А в тени прославленного персонажа меж тем остался его двойник – его старший брат Лёвка, из-за долговязости называемый Страусом и под этим прозвищем всю жизнь и известный. От отца Левона (о коем я тоже упоминал), работавшего, как и Николай Глухой, на ферме скотником, братья получили в наследство некое – как ни иронично это нынче звучит – призвание к профессии, некую с самых малых лет органичность – и в навыках, и в любви к животным.