Мир Сердца

Энни, увидев улыбку старого друга, которая впервые отразилась на ее собственных губах уже безо всяких рефлексий и сомнений, подпрыгнув, понеслась навстречу этой протянутой руке, в которой оказался нож, а лицо ее сердечного вечного спутника оказалось всего лишь маской того, кого, как ей казалось, она преследовала целую вечность. Энн, вернувшись вновь на свое место на шахматной доске своего мира, подпрыгнула, оторвавшись от земли, тем самым заставив свою жертву напрочь позабыть о ее обнаженной плоти, потому что девушка стала неотразима, подобно удару молнии, подобно гигантской сияющей змее, в которой выразил себя целый мир, что своими бесконечными узорами оплелся вокруг своей жертвы и, начав душить, повалил ее на землю, не оставив никакой надежды на хоть какое-то сопротивление. Вся индивидуальная история вмиг испарились, оставив место лишь пониманию того, что, если ты попался на глаза этой воистину всемогущей змеи, то спастись от ее испепеляющего знания уже не получится, поскольку и за тысячу жизней невозможно уже будет забыть свет знания, который она неизбежно принесет вместе с собой.

19. – …И поэтому наш поход просвещения всего мира войдет в историю как величайшее достижение не только нашего века, но и всей истории планеты! Это будет безусловный триумф не только Первой Свободной Республики, но и всех без исключения островов, которые наконец вырвутся из пучины мрака к свету разума!

Толпа взорвалась овациями, а оратор, протянув обе руки к благодарным подданным, обнимая будто бы всю площадь, что растилалась перед ним, подобно любящей женщине, любил ее со всей страстью, на которую только было способно его сердце.

В этот, казалось бы, благоприятнейший и самый желанный для любого человека момент, Император, что стал настоящим фаворитом фортуны, самой жизни, ощутил, как вновь время вокруг него как будто бы замедляется, отрезая его от полнейшего триумфа разума, от победы человека над толпой, от победы самой эволюции перед мраком невежества. Это было необычайное состояние, которое уже доводилось испытывать Арчибальду. Как ни изучал он древние работы по алхимии, философии и мистике религий разных просвещенных и не очень народов, находя упоминания о похожих состояниях сознания, Император не мог не отметить большую пошлость описания и сравнения их то со «снами наяву», а то и просто чудесными сновидениями, которые были самыми настоящими откровениями свыше.

Нет, это состояние нельзя было ни в коей мере сравнивать с состоянием забытья, которое иногда вырисовывало причудливые картины снов. Скорее, весь мир сам становился миражом, в то время как нечто внутри или снаружи, а может и одновременно в обоих состояниях, становилось наблюдателем драмы жизни, отмечая всю несостоятельность картины действительности, которая казалась такой правильной и трагично неизбежной сама по себе. Таким же образом прямо сейчас император, а точнее тот, кто наблюдал изнутри как за ним самим, так и площадью впереди, расширялся в своем наблюдении еще дальше, развертываясь далее столицы, перепрыгивая на соседние острова и страны, выходя за пределы планеты и целых звездных систем, превращаясь на горизонте познаваемого в бесконечно малую величину, стягивающуюся к точке в пространстве, которую действительно можно было поместить на кончике императорской шпаги. Всё это бесконечное пространство было не более массивным, чем самая легкая фантазия, которую наблюдало существо, а возможно группа существ, что с невыразимым спектром эмоций наблюдали за происходящими событиями на сломе эпох человечества, что было, впрочем, не более, чем шуткой для этих наблюдателей, что существовали в переливающемся геометрическими узорами измерении, где в каждом отдельном рисунке, что менял свою форму, отражались не то что столетия человеческой истории, но каждая отдельная жизнь, начиная с самого малого атома и заканчивая колоссальными сущностями, что включали в свои тела целые вселенные со всевозможными световыми годами, пути которые неслись передающимся друг другу светом звезд, подобно кровеносной системе внутри еще больших по масштабу сущностей.

Понять этих настоящих небожителей, хотя и жили они не на небе, а там, где само небо было не более чем плоским изображением, было сродни тому, как если бы маленький муравей, целиком погруженный в работу своей колонии, попытался бы различить и проникнуть в суть политических интриг сильных мира сего, которые сами по себе были настолько непостижимо огромными, что даже идентифицировать их для крохотного насекомого было невыполнимой задачей.