Мир сновидений

УДАЧА

Так седые пели боги,

бородатые ревели
возле озера Округи,
на пиру в избе Удачи:
«У того блаженный жребий,
тот схватил за косу счастье,
у кого в руках уменье.
У него в дому достаток,
не иссякнет в бочках пиво.

А Удача, тот счастливец,

тот умелый землепашец,
наливал в братину пива,
таковое слово молвил:
«Вот житье-то, вот веселье!
У меня добра в избытке,
да одно печалит сердце:
Туони придет суровый,
Куоло все под корень скосит»[5].

Только выговорил это,

зазвенели колокольцы,
за забором забренчали,
к ним прислушался хозяин;
боги тоже приумолкли.

Новый гость ввалился в избу,

в бороде, на шапке иней,
на бровях висят сосульки;
тут лучина стала гаснуть,
побледнел лицом Удача.

Молвил Куоло незваный:

«Коль никто не привечает,
сам скажу себе: с приездом!»

А Удача, тот счастливец,

тот умелый землепашец,
чует — в жилах кровь застыла,
сердце будто замирает
от невыразимой муки;
все ж приветливо сказал он:
«Ты пожалуй к нам на праздник,
пива пенного отведать».

Буркнул гость заиндевелый:

«Я пришел не веселиться,
сам налью себе я пива».

Он шагнул к гостям почетным,

выпил пенную братину,
говорит слова такие:
«Новостей никто не спросит —
сам скажу, какие вести:
путь-дорога ждет Удачу,
сани — увезти героя».

Помертвел, поник Удача,

подкосилися колени,
рухнул он бессмертным в ноги,
завопил истошным криком:
«Не могу еще расстаться
с домом добрым и с хозяйством,
с молодой моей женою!
Хоть на день прошу отсрочки,
на одну неделю, на год!»

Боги важные кивнули.

Странно усмехнулся Куоло:

«Мы насильно не уводим,
да еще богов любимца.
Что ж, мое-то время терпит».

Вышел из избы Туони,

за собою дверь захлопнул;
не отдышится хозяин,
переводят дух и гости.

А Удача, тот счастливец,

тот умелый землепашец,
чует — в жилах кровь взыграла,
сердце словно вырастает
от веселья удалого;
наливал в братину пива,
таковое слово молвил:
«Вот житье-то, вот веселье,
на столах еды в избытке,
да всего сильнее радость:
воротиться с Туонелы[6],
видеть, как уходит Калма».

Праздник шел, ковши гуляли,

наполнялися, пустели.
Захмелел, заснул Удача.

Он в пустой избе проснулся,

услыхал мороз трескучий,
поглядел в окно Удача:
у ворот коня увидел,
смирно конь стоял в упряжке,
на санях — дородный кучер,
воротник тулупа поднят.

Побледнели в небе звезды,

утро зимнее вставало.

Вспомнил он вчерашний вечер

и сказал как будто в шутку:
«Дом в работу — гость в дорогу!
Эй, пора уж просыпаться!»

Но в ответ ему — ни звука.

Высек он огонь огнивом.

Глянул в горницу и в сенцы
и пошел наверх в светелку,
где молодка почивала;
громко с лестницы позвал он:
«Время, милая, проснися —
звезды ясные бледнеют!»

Но никто не отозвался.

Тут Удача, тот счастливец,

тот умелый землепашец,
он недоброе почуял,
нехороший в жилах холод;
снова в горницу вернулся,
подошел к печи поближе:
печь давно, видать, остыла.

Снова глянул он в окошко:

конь стоял как был — стеною,
как гора, вздымался кучер.

Вспомнил он вчерашний вечер —

губы сами улыбнулись:
«Хорошо тому счастливцу,
кто с богами покумился».

Потянулся он, зевая,

да прилег в углу на лавку,
порешил поспать немного;
головой крутил, руками,
так ворочался и эдак —
сон нейдет, как ни старайся.

Подскочил в сердцах Удача,

осердился, заругался:
«Веселей пойдет гулянье,
коль гостей чуток убудет!»

Отвечал холодный кучер:

«Что ж, пойдем — пора в дорогу».

Как узнал Удача гостя,

сердце в нем захолонуло:
«Получил я год отсрочки!»

Гость ледовый усмехнулся:

«Получил годов ты сотню,
да неужто не заметил?»

А Удача и не помнит,

чтобы жил он после пира:
«У меня сынок был малый».

Говорит морозный Туони:

«Умер он и похоронен,
в Манале уж век лежит он».

Тут Удача, тот счастливец,

тот умелый землепашец,
распознал богов подарок,
говорил он, горько молвил:
«Ни за что на свете, смертный,
не садись за стол с богами!
У богов пиры-то долги —
быстры годы человечьи,
словно колесо у прялки.
Золотые дни мелькнули —
всей-то жизни время вышло,
молодца хребет согнулся
в этих праздниках веселых,
на попойках у бессмертных».

Сел он в розвальни к Куоло,

зазвенели колокольцы
в дымке зимнего рассвета,
прозвенели на проселке,
на озерном льду затихли.