Мир сновидений

И т. д. и т. п. В той классной комнате ты бы услышал, как падает иголка. Так с нами никто еще не разговаривал. Еще никто не обращался с нами как с развитыми индивидуумами и людьми, ищущими истину.

И по-видимому, позднее ни для кого из его бывших учеников не явился неожиданностью его роман «Огонь Господень».

Но в общем школьная жизнь не оставила никаких достойных упоминания следов, по крайней мере в авторе этих строк, если не считать таковыми то маленькое товарищество, членами которого были, в числе прочих, теперешний доцент К. С.Лаурила и министр Ю. Э. Сунила[39].

15. Литературные занятия

Глубже повлияли, естественно, усердные посещения городского читального зала и страстное абонирование романов из его библиотеки, когда Вальтеры Скотты, Куперы, Дюма, Авг. Бланше и Маури Йокаи проглатывались со всем безграничным аппетитом возраста.

Ну а собственные литературные занятия? Они по большей части отошли на второй план. Слишком переполняли впечатления новой, более многообразной жизни.

Как важнейшее литературное событие того года запомнилась лишь одна встреча с покойным отцом, который, из последних сил замеряя тракты своей губернии, случайно заехал в Оулу.

Я жил, разумеется, как и он, у старой тетушки Ольги Кирениус. Однажды, когда мы были наедине, он заговорил о моих первых литературных опытах.

Я залился краской, мне хотелось провалиться сквозь землю, и меня бросало то в жар, то в холод.

Вероятно, он заметил, что я остолбенел от смущения, но, к моему удивлению, он и не думал сердиться по поводу невыполненных домашних заданий.

— Тебе не нужно стыдиться их, — ободрил он меня с подчеркнутой, необычной мягкостью. — Когда-нибудь они могут принести тебе славу, как Оксанену.[40] И отнюдь не зазорно, что сын пастора из Иисалми Юхани Ахо[41] или мой собственный сын Казимир Лейно который, кроме того, магистр философии — пишут. Но если Хейк-ки Мериляйнен, мой помощник, не получивший никакого образования, примется писать, так это он будет дурака валять.

И он дал мне добрый совет — стать образованным человеком, как и другие по-настоящему значительные писатели, чтобы я мог учить литературе и других. И даже теперь весьма похвально, что я, помимо школьных занятий, упражнялся в таком во всех отношениях прекрасном и просвещающем искусстве, которое может стать большой радостью и для окружающих. Поэтому мне совершенно не надо стыдиться и теперешних стихотворных проб и прятать свои тетради в синей обложке в мусор за конюшней или в кучи стружек, где их все равно найдут служанки и батраки. Будущей осенью я должен привезти их ему, для хранения в его собственном комоде.

Эта будущая осень не настала никогда. Он умер вскоре, той же зимой, в последний раз я видел его в рождественские дни. Когда он умер, я уже вернулся в город, где учился, и не могу сказать, что я очень сильно горевал об этом событии. Трагичность его, как и связанную с ним трудность собственной судьбы, я успел уже задолго до этого гораздо достовернее и серьезнее пережить в своем воображении.

Одну деталь о его смерти мне все-таки рассказали, и я думаю, что это правда. Отец, уже много лет принимавший таблетки, порошки и всякие микстуры, которые прописывал ему окружной врач Инберг, однажды по-братски спросил у того:

— Есть от них еще хоть какой-то прок?

— Нет, — сказал этот на редкость честный окружной врач после минуты тягостного раздумья.

— Хорошо, — ответил на это отец. — Спасибо за старую дружбу.

Один ушел со слезами на глазах, а другой повернулся к стене, пролежал так еще три дня, ни на что не реагируя, ни с кем не разговаривая, и умер, как лесной зверь в своей берлоге.

Но я же собирался говорить о своих литературных устремлениях. Черед их пришел только на следующее лето, причем в такой знаменательной форме, что это в одночасье решило мою будущую писательскую деятельность.

16. Пегас

Именно в то лето мой старший брат Казимир Лейно прибыл домой из Парижа, он вернулся совершенно французским господином, целиком изменившим свой прежний провинциальный облик. Тем же летом приехал и самый старший брат, О. А. Ф.Лёнбом (Мустонен), освободившийся на несколько недель от тяжелой учительской и журналистской работы, — он был самым веселым из всех и хотел дать нам, двоим младшим братьям, возможность продолжать школьное образование в его доме «цыгана от науки» в Хямеенлинна.