Дом стоял почти на самом краю обрыва, и отсюда, с мансарды, открывался широкий вид на Волгу и тонкие шпили тысячеэтажников Казани. Павел отмахивался от комаров, а Кассандра разливала чай. В вазочках лежали крупные ягоды земляники. В июльской духоте ощущалось приближение обещанного синоптиками ливня.
– Расчеты – это всего лишь расчеты, – сказал Павел, принимая чашку из рук Кассандры. – Математика, конечно, отражает реальность, но никто не говорит, что отражение является безупречным. Всегда имеется вероятность ошибки.
Кассандра поправила широкую юбку и села в плетеное кресло. В сумерках платье белело особенно ярко на фоне ее темной кожи. Взяла чашку, отпила. Потянулась за земляникой. Павел поймал ее руку и сжал:
– Какой толк от знаний, которыми никто не сможет воспользоваться?
– Ты опять хочешь поссориться? – Кассандра высвободила руку, откинулась на спинку кресла.
– Мы ссорились утром, – сказал Павел. – Лимит ссор на сегодня исчерпан. Теперь мы просто спорим. Ведем глубоко научную дискуссию в рамках отдельно взятой ячейки общества. Или, если угодно, философскую. О пределах научных знаний человечества. В духе Канта.
– Иногда я жалею, что у нас нет детей.
– Ведь что такое черная дыра? Классический кантианский объект. Вещь в себе… прости, что ты сказала? – Павел замолчал, нахмурился. – Что-то о детях? Кстати, Абалкины хотят оставить посмертного ребенка… Звучит, конечно, дико, но с этой медицинской терминологией не поспоришь. Оставляют оплодотворенную яйцеклетку в эмбриональном сейфе. На случай, если мы не вернемся.
– Я не хочу, – качнула головой Кассандра. – К тому же мы вернемся. Даже в рамках классической теории черная дыра испаряется. Поэтому через несколько… миллионов лет мы выйдем из-под горизонта событий.
Она отпила еще глоток чая. Взяла ложечкой горсть ягод, посыпала их сахаром. Сахар оказался лишним.
– Ты веришь, что через несколько миллионов лет человечество сохранится в его нынешнем виде? И что ему будут интересны знания, которым в обед – даже не сто, а миллионы лет? – Павел так резко отставил чашку, что чай плеснулся на белоснежную скатерть. Расплылось пятно.
– Подлинные знания не имеют срока давности. – Кассандра задумчиво накручивала на палец жесткий локон. – Да и с человечеством ничего не случится. Десяток миллионов от первого гоминида. Еще несколько миллионов – пустяк с точки зрения эволюции.
– А прогресс? Ты слышала о такой идее, как вертикальный прогресс? Человечество десятки тысяч лет пробиралось сквозь пещеры прогресса, заходило в тупики, преодолевало завалы, и вот наконец наступил момент, когда оно вышло из пещеры на равнину под яркое солнце и все пути открыты ему. В том числе и вертикальный.
– Это что-то из Строгова? Ты же знаешь, я не люблю Строгова. Кстати, у нас есть алапайчики. Хочешь? Только вчера доставили с Пандоры. Там, на Линии доставки, записано…
Павел встал и зашел в дом. Постоял, вглядываясь в темноту, но свет зажигать не хотелось. Прошел на кухню и набрал код заказа. Сигнал давно прозвенел, мигал зеленый огонек, а он все стоял, прижавшись лбом к панели охладителя. Стиснул кулак и несколько раз по ней ударил.
Кассандра молча наблюдала, как он водрузил на поднос предохранительный мешок с крючьями испарителей.
– Вот.
– Вижу.
– Не видишь, – сказал Павел. – Видишь горы и леса и не видишь… ничего…
Он сел у ее ног, прижался затылком к теплым коленям.
– Я не полечу.
Пальцы перестали перебирать его волосы.
Ему было легче, что он не видел лица Кассандры.
– Я не полечу. я остаюсь на Земле. Это… это глупо. Это настолько глупо, что ты со своим умом не понимаешь всей глупости «Йормалы». Да, я гораздо глупее тебя, я и половины не понимаю в твоих выкладках, но то, что это глупость, я даже не понимаю, я вижу. И еще… я чувствую, что не реализовал себя. я еще… зародыш чего-то большего, значительного… А погружение сотрет, изымет меня из этого мира.
Колени шевельнулись, и ему показалось, что Кассандра хочет встать. Еще сильнее прижался к ним затылком.
– Твое право, – глухо сказала она. – Это твое безусловное право.
– Прости.
– За что? я могу понять.
– За другое.
Кассандра наклонилась к нему, притронулась к щекам Павла, будто проверяя – не плачет ли он.
– За что я должна тебя простить?