Мир своими руками (СИ)

Последний проведённый анализ крови уже был гораздо больше похож на посмертный, что мы взяли у предыдущего подопытного: ацидоз*, гемолиз**, гибель лейкоцитов. По идее уже из-за первого мышь должна умереть. Но она до сих пор жива.

Шерсть так и лезет, кожа отслаивается по кусочкам, глаза мутные, на внешние раздражители животное не реагирует. Гниющее тело источает кислый удушающий запах, отчего долго находиться в радиусе метра удаётся, только предварительно задержав дыхание. Джейн предложила один из самых мощных раздражителей – еду. Толстый лист капусты разместили в двух десятках сантиметров от подопытного. Как ни странно, мышь-таки учуяла запах пищи, медленно повернулась в её сторону и неуклюжими движениями продвинулась к еде. Не обнюхивая добычу, как это обычно делают мыши, она подрагивающими лапками попыталась взять лист, но удалось только со второго раза. А ела она с большим аппетитом.

Мда, трудно в полной мере осознать то, что видишь. Ходячий труп уплетает за обе щёки еду, будто вовсе не умирает. Жевала она довольно медленно, но уверенно.

– Пищевое поведение не пострадало, – констатировал зоолог Крэйг, – Центр голода функционирует.

– Верхние отделы пищеварительного тракта не омертвели, – напомнила Джейн, – Значит, вирусные изменения подразумевают необходимость питаться. Другое дело, что лёгкие вдруг оказались не нужны, – это вообще-то было гораздо более странно, чем всё остальное. Как организм будет получать энергию без кислорода? – Думаю, вирус переводит тело на анаэробное окисление.

– Похоже на это. А первое время или в отсутствие пищи извне организм использует в качестве субстрата собственные ткани.

«Удобно-то как. Нечего есть – поешь сам себя».

– В связи со всем этим делом у меня возник вопрос, – Хэм встал напротив нас, – Как вообще была обнаружена способность к регенерации? Мы пока что наблюдаем одно сплошное саморазрушение.

– Думаю, я знаю, у кого спросить, – я вновь оставил коллег и направился к Биркину. Надеюсь, он ещё не ушёл к Маркусу.

***

Так и есть, Уильям продолжал начатую нами обоими работу по идентификации синтезируемых вирусом ферментов.

– Это снова я. Ну, как успехи? Что-то удалось найти?

– Э-э, приятель, знаешь что? Ничего я не скажу, – не понял. С утра мы вместе так мило химичили, а спустя пару часов всё резко поменялось.

– Почему?

– Вы помогаете Альберту. А если я помогу вам, значит помогу ему, – тем не менее, голос его звучал беззлобно, – Ну уж нет, пусть сам разбирается. И вы тоже сами разбирайтесь.

Что за ребячество… Я бы мог сейчас начать распинаться о том, что мы все в одной лодке и плывём в одном место, но вряд ли бы это переубедило Уильяма.

– Понятно… Но хотя бы можешь рассказать, как вы узнали, что вирус ускоряет клеточную регенерацию? Это секрет пока что только для меня и моих коллег, – Биркин усмехнулся, но в этот раз отпираться не стал.

– На самом деле практически случайно. Доктору Маркусу как-то пришла в голову идея проверить, сколько сможет съесть одна единственная пиявка. Скормили одну мышь, потом другую, – опять эти жуткие пиявки-проглоты! – На третью она набросилась и серьёзно покусала, но полностью съесть уже не смогла. Маркус взял третью мышь под наблюдение, чтобы проверить, передаётся ли вирус через слюну. Через два часа все укусы без следа зажили, а оторванные части тела полностью отрасли.

Так выходит, чтобы регенерация началась, необходимо до или во время инфицирования иметь сильные повреждения. Но где здесь связь? Почему изначально здоровые организмы превращаются в заводы по переработке самих себя, а серьёзно пострадавшие приобретают супер-способности?

– Вы с того раза больше никого не инфицировали?

– Нет, я сразу начал думать, что при этом делает вирус. И… больше я ничего не расскажу, – хах, ну раз так, то тебя ждёт большой сюрприз, Уильям! И если уж ты такой скрытный, то и я тебе ничего говорить не стану.

– Что ж. И на том спасибо, – я улыбнулся и отправился обратно к своим.

***

С момента заражения второй мыши прошло три с половиной часа. Первого подопытного мы усыпили через три, так что дальнейшее наблюдение, возможно, преподнесёт ещё какие-нибудь сюрпризы.

– Есть-то он ест, а вот к воде остался равнодушным, – сообщил мне Хэм.

Затем я пересказал услышанное от Биркина. Ни у кого не было объяснений тому, почему вирус настолько по-разному ведёт себя в здоровом и больном организмах. Складывалось впечатление, что ему просто нравится ломать целое и чинить поломанное. Но это, опять же, дурацкие мои мысли, а вирусу не может ничего нравиться или не нравиться.

Мы покормили мышонка ещё несколько раз. Всё, что ему давали, было съедено полностью. Взяли последний анализ крови, так как больше брать нельзя – кровь не восстанавливается. Биохимический анализ уже перестал иметь общие с нормой черты. По-хорошему, нам необходимо будет изучить свойства многих белков, которые продолжали работать в совершенно адских химических условиях, поддерживая какую-никакую, а вполне себе жизнедеятельность этого странного организма.