Они замолчали ненадолго, целиком и полностью отдавшись прекрасному, но переменчивому пейзажу. Гигантские деревья встречались всё реже, и мелодичный гул заметно стих. Уэйд разглядел пару красных бабочек, порхающих над упавшим и изрядно подгнившим помело.
– Есть множество прекрасных вещей, – вдруг сказал Гарри. – Любовь, секс, стакан виски на террасе в удобном кресле, хотя мне сейчас почему-то представляется кампари с апельсиновым соком – может, из-за цвета…. Или стакан воды со льдом в знойный полдень, а может внезапное осознание себя родителем. Или время, проведенное на берегу озера, когда ты сидишь совершенно один в сумерки и выпускаешь кольцами дым изо рта, хотя и знаешь, что жена не любит табачный запах и проест тебе всю плешь потом, но ты всё равно продолжаешь наслаждаться каждым мигом, потому что это
– Очень поэтично… – заметил Уэйд.
– Возможно. – согласился Гарри. – Но всё это наводит на мысль о том – что же такое смерть, если человек снова и снова возвращается в свою биомашину с процессором и мотором ради любви, кампари и сигареты.
– Я не перестаю тебе удивляться, друг…. Но, если честно, я думаю, что всё гораздо проще, и эту тему вообще не стоит затрагивать. – сказал Уэйд осторожно.
– Проще?
– Да, сэр. В другой своей жизни, я, кажется, уже высказал тебе свои мысли на этот счет. И на мой взгляд правда заключается в том, что очень скоро мы все умрем… и это действительно
– То есть по логике наши предки ошибались гораздо больше и чаще… – то ли спросил, то ли заключил Гарри.
– Определенно. – согласился Уэйд. – Особенно, если учесть, что они обезьяны.
Гарри прыснул и залился раскатистым хохотом, и таким заразным, что Уэйд засмеялся тоже, толком не зная, над чем.
– Ты чего?
Но тот лишь отмахнулся, не в силах вымолвить ни слова.
– Короче я считаю. – всё еще улыбаясь, продолжил Уэйд. – Что все мы по большому счету куски мяса, и если у тебя есть действительно серьезные основания, как например смерть единственного и самого важного – того, в ком эта жизнь, собственно, и заключалась – то ты никому и ни перед кем не обязан жить дальше. Это только твоё дело. Подумай сам, мне осталось лет десять-пятнадцать…. Это же ничто. Я же всё равно умру.
– Ты сейчас рассуждаешь, как девчонка пубертатного возраста. – всё еще срываясь на смех, сказал Гарри.
–
– Так найди новый.
–
Тот фыркнул.
– Оно и к лучшему, Уэйд. Я по крайней мере могу трезво тебя оценивать. И вместо тупых слов сожаления могу открыть тебе глаза. – он усмехнулся. – Всякая цивилизация обречена. И по подобным заключениям и идеям можно судить о приближении ее конца. Твои слова не проявление ума, а свидетельство деградации. Мир живой, и его жители – физическая часть. По их сознанию и мыслям можно предугадывать дальнейшее развитие событий. И твой мир, Уэйд, нацелен на самоуничтожение.
– Ну и что? – бросил он, тихо свирепея. – Насколько я понял, такой мир не так-то уж и плох. А даже напротив, он абсолютно счастливый. Помнишь, тот парень рассказывал, про мир, которому скоро придет крышка, и там все счастливы?
Гарри снова хохотнул.
– Кажется ты говорил, что разговор там идет о двух годах?
– Да-да… – нервно кивнул тот.
– Ну так два года – это же приличный срок. Может тебе как раз столько и осталось… может меньше? Почему же эти мысли не делают тебя абсолютно счастливым, Уэйд?
Тот побагровел.