Мир всем вам

Я не спешил уходить с Института. Я привык видеть день, от которого нечего было ждать, кроме повторения прожитого вчера. Привык определять вечер по рубиновым пятнам заката, ложившимся на узкую мою кровать. Я уже знал, когда отсюда уходит лето, приходит осень, меняется год. Я выучил наизусть все их приметы. Я давно понял, что в этом мире застоя не будет подвигов и наград, но как-то сдержал себя и смирился с этим. Мои часы остановили свой бег, и замедлилась сама жизнь…

Я не хотел уходить отсюда, но и не мог обрести здесь покой.

…Говорят, ничего не повторяется вновь. Говорят, не приходит дважды вчерашний день. А я чувствую, как к сердцу крадется беда. Чувствую, как мало осталось до встречи с ней.

И теперь, вместе с чувством беды, ко мне приходит безумие.

…О, ярость судьбы, довольно! Верни дыхание задыхающемуся! Всколыхни мир, где уснула война! Разбейтесь материки и дайте под ноги Чечню! Ибо я уже не могу ходить по земле Алтая…

Боль моя — Чечня! Радость моя — Чечня! Надежда моя — Чечня!

-------------------------------------------------------

ИСТОРИЯ ОДНОГО ПРЕДАТЕЛЬСТВА

Сегодняшний день:

Мы еще понимали друг друга два месяца назад, пытались понять последний месяц, но окончательно разошлись теперь.

Что же развело нас? Что нам с тобою было делить? Неужели, власть? Оказалось, что да. Я не понимал тебя, когда ты не командовал, когда отстранялся, когда, вместо общих, решал личные свои дела. Когда я не знал, где искать тебя, если мне нужно оставить группу. Я обижался, считал каждый твой промах, и, наконец, мне стал не нужен такой командир. Командир, что по-иному, не так, как я, смотрел на людей.

Я был ведь максималистом, как и все, кто когда-то был молодым. Для меня не было в жизни других цветов, кроме черного и белого, и я никого не обошел этой меркой. Если ты не умеешь подавать строевой шаг, не знаешь команд, если курсант с тобою на "ты", — значит, ты плохой командир. Значит, ты никто. Значит, тебе не место в нашем строю. Это святая заповедь, которую я на всю жизнь усвоил в армейской сержантской учебке. Но ты не был сержантом, Сергей. Ты был всегда рядовым и не стремился к званиям. И ты был хорошим солдатом для своего времени. Но оно миновало, то время, и мы оба, и многие другие, еще не понимали, что Армия — это давно сгинувший день, с которого уже нечего взять. Не понимали, но всё продолжали что-то делить…

Нет, я не жалею, что был командиром. Я был достоин своих погон. Я был и зол, и жесток, я наказывал, сурово спрашивал с солдат, и редко кого-то жалел. Но умел и прощать. Но ни разу никого не оскорбил, ни разу никого не унизил. И не лишил куска хлеба, как делали это со мной. И ушел, оставив по себе добрую память среди всех, кто меня знал. От рядового взвода до полковника бригады.

…Сергей, ты помнишь, как первое время, пока не открыли столовую, нас кормили сухой консервной кашей, перловкой и гречкой? Как у нас была одна на двоих ложка, как мы оба ели из одной банки. Как ты отстранял меня, когда нужно было поднять тяжесть. Ты первым протягивал руки и говорил: "Я возьму". И как, еще позже, когда меня свалила болезнь, ты таскал меня с температурой по лестницам старых больниц. И как мы каждый просили один за другого у командира курса и, как радовались потом, что оказались в одной группе. Как напрасно думали пройти с тобой эти два года.

Да лучше б нам отказали тогда! Лучше б мы не ходили вместе, чтобы потом не сторониться друг друга!..

…Мы встретились в Институте в самом начале августа — молодые ветераны Чечни, Таджикистана, Абхазии — полтора десятка головорезов, не знавших кому продать свое ремесло. Безработные бродяги, чьи золотые на любой погром руки, неожиданно остались без дел. Но даже в безликом этом строю, мы сразу узнали друг друга — двое в форме, среди остальных без погон. Двое, в ком ярче всех горела душа.

Нас взяли вне конкурса и до начала учебы подрядили дешевой рабочей силой на ремонте казарм. Днем мы драили полы, таскали шлак, белили стены, перекрывали крыши, лопатили землю. Днем мы ненавидели внеконкурсное свое поступление, и почти завидовали абитуриентам, которые никогда не ждали урочного часа, что нас избавлял от труда. Мы завидовали их свободе и копили в себе злость, крепкую и слепую. "У-у-у… Духи!.. От Армии пришли хорониться…" — скрипели мы зубами, завидев у казармы нескладных, негромких и растерянных, как после пожара парней. "А-а-а… Душечки!.. Радовать прибыли нас…" — хлопали мы в ладоши, взмыленным на кроссе девицам, падающим на финише с мокрыми красными лицами.