Мир Всем Вам.

…А помнишь, командир, как я оставил вокзал? Как подвел тебя, как разменял на стакан твое доверие и потерял лицо. Я просто напился тогда, бросил патрульного, и отправился в город по девкам и кабакам. Загулял и не поторопился в часть. А там все думали только одно: это дезертирство, это побег. И не на часть, не на взвод, а лишь на тебя ложилось черное пятно этого позора. Кого же ты воспитал?!..Я вернулся, и отстоял несколько бессменных нарядов, недоспал несколько долгих ночей. И все говорили: «Вот! Попил, наконец-то! Бросай свои лычки, сержант! Шей чистый погон!» И я уже думал стать рядовым. А что сказал ты? «Пройдет. Забудется. С комбатом поговорю». И, действительно, прошло, забылось, остыл и не тронул меня комбат. А я так и не понял тогда, как это можно было простить.

Стыдно ли мне? Да, даже теперь стыдно перед тобой. И поэтому я молчу об этой истории. И точно знаю, что, помня её, ты никогда не помянешь прошлого. Потому что остался Человеком! Потому что никогда не предавал свого имени. Которое звучит, как и прежде, Евгений — «благородный» в греческом языке.

…Я хлебал пиво и рассказывал то, чего не знал командир. О том, что уже женился и успел кого-то родить старый ефрейтор Архип. Что изменил своему прошлому и давно снят с наркологического учета почетный гражданин забегаловок рядовой Граф. Что на двадцать первом году жизни ступил в гроб бессменный повар нашего взвода рядовой Яма. Что совсем разболелся войной, и через каждые три месяца мотается в Чечню тихий и скромный ефрейтор Полежай. Что таким, как и прежде, таким же коварным, как змеиное сердце, остался наш замкомвзвод старший сержант Василек. Что потерялся, как сгинул из жизни, внештатный наш вышибала добрый и справедливый рядовой Репа… Что кончился наш четвертый патрульный взвод. Разошелся по всей земле и забыл дорогу в свой дом — серую безрадостную казарму, где нас навсегда оставило детство.

— Я же стих написал… — совсем разволновавшись о прошлом, уставил я в стол пьяный свой взгляд. — Про часть нашу, про всех…

Милицейскому батальону В/Ч 5428 г. Барнаула

Ещё одна смена ушла на войну.
Менбат опустел. Никого на плацу.
Оставила тумба в покое солдат.
Везут в эшелонах на запад ребят.
Никто над Уставом давно не сидит.
Ржавеют кровати. Казарма молчит.
Бегут чередою безрадостно дни.
Покинули город давно патрули.
Померк и вокзал, провожавший парней.
Оркестр молчит вот уже много дней.
Бездвижны ворота, замки КПП,
И некому даже сидеть на «губе».
И нет на 9 Мая ребят,
Без них начинается этот парад.
Концертных трибун оглушительный рок
Не слышит в окопах забывшийся взвод.
И город не город — обитель теней.
Опали фонтаны его площадей.
Понуро листвою шуршат тополя,
Им некого прятать теперь от дождя.
А в небе сегодня такие цвета!
Ведь теплое лето приходит сюда!..
Но глохнет в груди не раздавшийся стон.
Всё дальше на запад идёт эшелон.
Всё выше и выше, вперёд к облакам,
Уходят ребята к холодным горам.
Далёкого боя доноситься гул,
И в этих горах снится им Барнаул.
Тоскливо дожди умывают дома.
Проспектов и улиц прохладная мгла.
Но нет батальона и нету солдат,
Пустыми глазницами смотрит менбат.
Пустая курилка, дорожки и класс,
Пылятся «Кираса», ПР и «Витраж».
Последняя смена ушла на войну.
И город молчит. Одиноко ему.

— Трудно было, когда вы ушли. Ты, Репа, Лоб, Полежай… Итак служить некому, еще и война… — сознался в своей беде командир. — Долго вас вспоминал…

— Мы, когда уезжали в ту ночь, комбат портупею на Полежая одел, — зачем-то вспомнив дурное, развязал я язык. — С себя снял и одел. Уважал нас за то, что добровольно… Только зря он её отдал. Полежай продал ее первому дембелю. Кажется, за сотню всего… Мы так и не поняли, зачем. Я думал еще вернуть портупею-то, ходил к тому парню. Куда там… Пальцы веером: «Продаю за триста!» Денег у меня не было. А портупею до сих пор жалко. Не на того одели…