Миранда

Комментируя план Миранды завоевания независимости для испанских колоний, президент Соединенных Штатов Джон Адамс не без издевки писал в 1798 году, что подобные планы являются сущей химерой и равносильны «попытке учредить демократию среди птиц, животных и рыб». Адамс удивлялся, как это удалось Миранде «околдовать» такого прожженного политикана, как Питт, и заставить его поверить в возможность и необходимость «революционизировать» испанские владения в Америке. На поверку, однако, получилось, что в этом вопросе оказался прав Миранда, а вовсе не Джон Адамс: испанские колонии действительно «революционизировались», действительно добились независимости. Некоторые биографы Миранды говорят о его консерватизме, ссылаясь на то, что в своих проектах государственного устройства Колумбии он не шел дальше конституционной монархии. Они не учитывают, что эти проекты писались главным образом для сведения Питта и других влиятельных государственных деятелей Англии, для которых конституционно-монархический строй означал предел либерализма и вольнодумства. Миранда не мог его переступить, не рискуя потерять расположение своих английских друзей. В революционной Франции Миранда присоединяется к жирондистам, но, возможно, он присоединился бы к якобинцам, если бы последние не оттолкнула его от себя необоснованными обвинениями.

И все же, даже после того как якобинцы заточили его в тюрьму и чуть ли не подвели под гильотину, Миранда не только не изменяет своим свободолюбивым идеям, но, вернувшись в Венесуэлу, выступает там с наиболее демократических позиций по сравнению с другими деятелями. В 1812 году в Каракасе самой передовой политической организацией является республиканское Патриотическое общество, возглавляемое и вдохновляемое Мирандой. Это он является главным застрельщиком идеи немедленного провозглашения независимости, это он обращается за поддержкой к народным низам Каракаса — неграм и мулатам, опираясь на которые Патриотическое общество заставляет Национальный конгресс провозгласить независимость и республику.

Мы не утверждаем, что Миранда был радикалом. Нет, у него мы не найдем ни требования отмены рабства, ни раздела земель среди крестьян. Но таких радикальных лидеров, пожалуй, в то время среди патриотов было только двое: на юге, в Буэнос — Айресе, секретарь патриотической хунты Мариано Морено, выступавший с откровенно якобинскими лозунгами, и на севере, в Мексике, Хосе Мария Морелос, вождь индейских масс. По сравнению же с другими руководителями движения за независимость, в особенности в Венесуэле в период первой республики, Миранда весьма радикален. Нельзя забывать и того, что для всех окружающих он был живым олицетворением свободы, равенства и братства, идеалов французской революции.

Миранда после своего возвращения на родину в 1810 году показался некоторым своим соотечественникам высокомерным, надменным и самовлюбленным. Мундир французского революционного-генерала, в котором он ходил, золотая серьга в ухе, являвшаяся, по слухам, отличительным знаком принадлежности ее обладателя к жирондистским клубам, его энциклопедическая ученость — все это вместе взятое производило немалое впечатление на его окружение. Некоторых это поражало, многих раздражало.

Но все же следует признать, что доля правды в этих обвинениях имелась. Для Миранды, привыкшего к жизни крупнейших европейских столиц, общавшегося с выдающимися государственными и культурными деятелями Европы и Соединенных Штатов, привыкшему жить в окружении книг и произведений искусства, Каракас начала прошлого века должен был показаться захолустным и провинциальным городишком, а многие из его «столпов» — весьма посредственными и ограниченными людьми.

Колониальный режим душил духовную жизнь общества. Хотя в Каракасе и был университет, но таковым он являлся лишь по названию. Венесуэла вступает в освободительную войну без своих поэтов, писателей, ученых, политических деятелей. Только борьба за независимость порождает их. В этих условиях Миранда, генерал французской армии, друг Вашингтона, Рейналя, Екатерины II и Питта, чувствовал себя гигантом среди своих соотечественников. Он болезненно воспринимал критику в свой адрес, требовал беспрекословного подчинения своим приказам, вызывая раздражение и недовольство самолюбивых и гордых креолов.

Такие конфликты были неизбежны. Слишком долго отсутствовал Миранда в Венесуэле, слишком он вырос за эти годы, чтобы уместиться в ограниченном мирке местных интересов, которыми жили многие каракасцы. Достойной ареной для него могла быть только вся Испанская Америка, а не его родной город и даже не вся Венесуэла. Но и в этом Миранда далеко не был одинок — так же впоследствии вели себя Боливар, Сан-Мартин и некоторые другие руководители войны за независимость, получившие образование в Европе или прошедшие европейскую школу жизни.