Миражи искусства

Барков остался, пожалуй, непревзойдённым в использовании матерщины в целях более доходчивой художественной выразительности языка. Тогдашняя дворянская вольность, позволявшая любое надругательство над личностью крепостного, как бы не особо и нуждалась в таких пошлых извертах. Низводя крепостных к нулю, дворяне предпочитали воспитывать в себе изысканность, утончённость, культуру духа. По этой причине выплески матерщины в литературе быстро сходили на нет. Как мы помним, великий Пушкин, будучи крепостником, также иногда порывался отметиться матом в мысли или в строчке, но так или иначе вынужден был подавлять в себе это пагубное стремление. Ему и ему подобным подражали, не выходя, так сказать, из рамок. Хорошая то была традиция. Но слишком долго её придерживаться у общества и в том числе у самого культурного сословия сил не набралось. Ведь матерщина выступала определённо как средство соприкосновения с вольностью, то есть как бы в роли змия-искусителя. А когда заговорили о провозглашении свобод и, в частности, свободы слова, то подошли почти вплотную к тому, что уже не только можно, а и нужно применить эту всеобщую ценность также и к самой спорной части словарного запаса.

Как и в постпетровские годы, матерщина вновь рвётся к порче словесной и разговорной культуры, к извращению нравов. Появились писатели, вроде Пелевина, которые задались нелепой и вздорной целью обмусорить матом все свои произведения. Ни правительство, ни наука не знают, что с этой напастью делать. Как представляется, потому, что не знают, что это такое. И даже, похоже, знать не хотят. Тем самым проблема бытования мата в современном обществе ещё больше загоняется внутрь.

Может, в самом деле – взять да и запретить его? Изъять заразу с помощью закона? Заштрафовать употребляющих? Любой разумный человек скажет, что такие усилия не дадут ничего. Тогда – что же надо сделать?

Как тут ни крутить, а без выяснения, в чём, собственно, заключается предметность мата, его сущность и происхождение, никак не обойтись. Поскольку же опереться в рассуждениях на эту отнюдь не простую тему пока не на что, – нет ни толковых научных изысканий, ни даже популярных дилетантских наработок, – любому, кто расположен хоть как-то войти в неё с целью её исследовать, не дано иного, кроме как взяться за дело на свой страх и риск. Давайте до лучших времён именно вот на этом и порешим. И попробуем отодвинуть хотя бы часть завесы, за которой укрыты и сам интересующий нас предмет, и его порочная загадочность.

Вне всякого сомнения – матерщину следует рассматривать прежде всего как составную народной этики. Но с «обратным» знаком.

Это – как?

Язык, являясь великолепным инструментом общения, не может не идти в одном направлении с тем набором ограничений, которые устанавливаются обществом и обязательны для всех его членов. Нельзя убивать. Нельзя не почитать родителей. Это что касается поступков. Но также нельзя кричать «ура!» на церемониях скорби, называть дом горошиной, что относится уже только к словам. О чём бы ни завести речь, всему давно установлена своя мета и своя мера. Если действующие ограничения не оформлены в законы или в административные решения, если они «вольные», то есть – неписаные, это в совокупности и образует то, что именуется этикой. Как целое, язык от неё неотделим, вследствие чего она получает всенародный, всеобщий для нации статус. Если разделяется на слои язык, то имеют место и соответствующие разделы в этом всеобщем – этика служебная, корпоративная и проч.

Есть тут ещё один немаловажный аспект. Свою площадку в этике занимает цензура. Вовсе не та, которой мы все боимся. Когда в нашей действующей конституции запретили цензуру и одновременно гарантировали свободу слова, то ошиблись коренным образом. Цензура, которой мы боимся, касалась ограничений безусловно важных, ставших помехой. Но конституция уравняла с ними и тот набор, какой замыкается в этике, что вовсе недопустимо. Этика – тот же наш основной закон, только неписаный. Отменить его не может никакое правительство, ничья воля, кроме совокупной народной. А раз это правило нарушено да ещё установлена и гарантия для свободы слова, то, значит, оказываются смятыми все этические ограничения. В том числе – и на мат.

Матерщина – это слова, которые неприлично произносить не по каким-то отдельным поводам, а как бы в любом случае. Каждому, без исключения. Наверное, так оно когда-то и могло быть. Равные перед нормой, люди весьма отдалённых от нас времён вправе были осуждающе относиться к любому, кто бы мог позволять себе выражаться неподобающе. Только ведь жизнь не может остановиться и замереть в одной ипостаси. По мере того, как общество развивалось, «расслаивались» понятия о поступках, и сразу шло «расслоение» словаря. В реальном выражении мат мог употребляться в разболтанных, преступных и прочих сообществах. Или отдельным человеком, приобретавшим власть над другими людьми.