Миражи искусства

Изо всего, что было уже моим духовным багажом, не могло не вытекать, что если не останавливаться и дальше, то придётся мне на освоении горной профессии ставить крест. Поскольку не могло быть и речи о совмещении столь несхожего.

С другой стороны, в каком же качестве мне следовало проявить себя в эстетическом?

Чувствовал некоторые возможности отличиться в критике, именно в литературной критике, а ещё лучше в научной литературологии, но – с чего начать, если пока не было даже полного среднего образования? Кто со мной будет возиться? Или если и будет, не исключено, уже с первых шагов станет принуждать отойти от личного, от всяких сомнений, выходить к людям с бодрым и решительным настроем по отношению к настоящему и к будущему страны, к давно избранным кем-то нормам превосходства положительного над негативным и т. д.

Следовало не меньше обеспокоиться и по части личной ответственности. В любом виде искусства преобладающим является чувственное, оно плохо или даже совсем не переводится в понятия, то есть практически невыразимо. Смогу ли дать тут собственную мерку, чем-то кого-то удивить, чему-нибудь научить?

Таким образом, производственная практика, хотя с нею и было всё в порядке и я получил зачёт, обернулась для меня как бы результатом с «минусом».

Поддаваясь эйфории возраста, я этому особо не огорчался, но думать об этом не переставал. А, прощаясь с горной сменой, с отделами и общежитием, куда я заходил с «бегунком» при расчёте, всё же не мог не испытывать благодарности к обстоятельствам, так основательно меня освежившим.

Добрых полдня слонялся я вблизи посёлка, не торопясь уехать, непроизвольно закрепляя в сознании находившееся передо мной. В моем обострённом восприятии оно было уже как своим, очень близким, почти родным.

Эта вот широкая транзитная верхняя грунтовая магистраль, где с резким дощатым тарахтеньем, окутываясь пылью, проскакивали редкие полуторки. Полотно железной дороги с веткой, отходившей в направлении копра. Еле видные сплющенные очертания башен тепловой электростанции у одного края и почти скрытый во мгле маленький городишко – у другого, противоположного. По разным сторонам ухали паровозы; будто разбуженный, скудным речитативом шепелявил пересменный предвечерний шахтный гудок.

Было такое впечатление, как будто с тем, к чему я уже привык, прощаюсь не только я, но и оно само – всё вокруг – со мной.

Прошлое, говорят, возвращается. Не обошлось с этим и в моём случае. Только происходило всё не точно таким образом, как можно было подумать. Однажды, годы спустя, здешняя окрестная панорама открылась мне совершенно по-иному, практически неузнаваемой.

Уже будучи студентом-заочником гуманитарного вуза, я проезжал здесь на весеннюю сессию. Был конец мая. Грело и блистало солнце. На небе ни облачка, только по горизонту, почти прямо над ним – сбитое, неподвижное, слегка розовеющее тонкое марево. Я выглянул из окна автобуса в направлении щедро озеленевшего заболоченного простора и едва только успел посмотреть на то, что поближе, как сразу понял: нашёл!

В те времена часто говорили и писали о мире, – и об его, так сказать, полном значении, в пределах земного шара и между странами, и как о предмете сугубо конкретном, бытовом, каждодневном. Шаг за шагом противоборствующие политики быстро погружали мир в омуты нервозной неуступчивости, верхом которой стал ядерный Карибский кризис, и не следовало те обсуждения считать беспочвенными. Со всеми заодно шумела интеллигенция, интеллектуальная молодёжь, в том числе рисующая.

В бесшабашный изобразительный ряд помещались ядерные грибы, саркастические физиономии врагов, броские плакатные композиции. В таком направлении выражали себя энтузиасты из числа так называемых защитников мира. Их отличали неумеренный патриотизм, горячность, полное подчёркнутое согласие с действиями по осуществлению миротворчества, которые проводились на уровне государственной власти.

Скромнее были амбиции у художников другого склада, умевших размышлять утончённее, показывать свои отношения вне прямой связи с политикой и орудиями войны. Эти создавали произведения, где мир виделся как бы уже установленным, таким, будто он завоёван фактически, а угроза хотя и есть, но всего лишь в воображении, и на неё даже можно закрыть глаза. Составляли их продукцию очень порой незатейливые пейзажи и ракурсы, взятые из обыденного.

Тут существовало, конечно, немало соблазнов приподнять или усилить выразительность хорошо всем знакомого. Но таилась и опасность: можно промахнуться и выдать банальную идиллию.

Я, торопившийся причислить себя к интеллектуалам, оказался представителем искреннего восприятия темы о мире в этом втором варианте.