Миражи советского. Очерки современного кино

Думаю, не так уж много этих самых различий. Лично я никогда не ощущал Россию или СССР как другую планету. У живших там людей были те же приоритеты, что у всех, — работа, семья… Но, кажется, многих зрителей, особенно в Штатах, всерьез поразило, как много общего у них с советскими людьми. Правда, первая версия сценария Крэйга была переполнена типовыми американизмами. Даже мы, британцы, поначалу это остро чувствовали. Но Крэйг был готов переписывать сценарий и искать точную интонацию, пока не найдет. Мы старались фокусироваться как раз на том, что объединяло советских людей с любыми другими.

История Чернобыля полна абсурда, но не из-за того, что дело происходило в СССР. Единственное, во что иногда было трудно поверить, — в готовность к самопожертвованию в настолько экстремальных обстоятельствах. В тихий, непоказной, совсем не американский героизм. Знаете, авария, подобная чернобыльской, могла бы случиться во многих других странах, но не думаю, что где-то еще с ней могли бы справиться так быстро, жестко и решительно, как это случилось в СССР, хоть и с такими трагическими потерями. Иногда самым сложным было поверить в те реальные свидетельства, которые мы читали, слушали или смотрели. При этом нам совсем не сложно понять Легасова — его несовершенство, его гордость, его силу. Какое же у него было эго! Но не оно ли позволило ему совершить всё, что он сделал? И это же позволяет нам стать к нему по-человечески ближе.

Вообще же это история про любого из нас: создать что-то огромное и верить в то, что ты сможешь это контролировать, а когда всё идет не так, вдруг понять, что собственного альтернативного плана у тебя нет. Полагаю, как раз в этом универсальность и современность этой истории. Главный вопрос «Чернобыля» в том, доверяем ли мы людям, в чьих руках власть, и верим ли, что в случае катастрофы они будут в состоянии защитить нас. Этим может объясняться и гигантское количество молодых зрителей — от тринадцати до восемнадцати лет, — которых так заинтересовал наш проект: их недоверие любым правительствам и властям. В остальном зрители могут смотреть «Чернобыль» из интереса к исторической и политической экзотике; но даже и не думая об этом, они увидят в нем красоту. Это странно: мы так много говорили об уродстве и ужасе, когда работали над фильмом, а в результате родилось так много абсурдной красоты. Она звучит и в музыке, написанной Хильдур Гуднадоутгир: та специально приезжала на атомные электростанции, чтобы слушать их звуки, и фактически превратила реактор в подобие музыкального инструмента.

Какой самый бредовый вопрос вам задавали о «Чернобыле»?

В Америке меня постоянно спрашивают об одном: «Вы сделали такой потрясающий фильм — а можете еще один такой сделать? Может, сиквел?» Они просто не могут понять, что «Чернобыль» получился таким именно потому, что он уникален, и повторить его или продолжить нельзя.

Это не «Кино» «Цой» Алексея Учителя (2020)

«Цой жив», — небрежно бросает один из бесчисленных будущих двойников погибшего рок-певца фразу, привычную уже сегодня, а тогда только родившуюся на свет. Это последние кадры фильма Алексея Учителя, который так и называется — «Цой». Единственный свидетель и слушатель пророческой реплики — водитель Шелест, тот самый, чей «Икарус» в роковой аварии оборвал жизнь кумира позднего СССР. Этот же немногословный мужчина доставил гроб с телом звезды к месту похорон, в Ленинград. Главный герой фильма — именно он, Шелест, а не Цой.

Цоя в картине под названием «Цой» как бы и нет. Заимствуется прием из «Последних дней» Булгакова — пьесы о смерти Пушкина, в которой сам Пушкин на сцене так и не появится. В самом начале Цой, увиденный со спины, мчится навстречу гибели. Весь остальной фильм — уже после катастрофы. Суммируется не жизненный путь Виктора Цоя, а его призрачное экранное бытие, невольно предопределенное выбранным случайно (если верить «Лету» Кирилла Серебренникова) названием группы «Кино». Цой пришел к нам не в последнюю очередь благодаря кинематографу. Вспоминается визионерский финал «Ассы» Сергея Соловьёва: пробное выступление какого-то чудака в пустынном зимнем ресторане черноморского санатория вдруг летит к безбрежному морю голов на опен-эйре; все они ждут перемен. Или год спустя — романтическая мрачная «Игла» Рашида Нугманова и вдруг присвоенное Цою звание лучшего киноартиста 1989 года по опросу журнала «Советский экран»…

Именно молодой документалист Учитель первым в 1987-м подарил Цою экранное присутствие в фильме «Рок», он же пропел ему эпитафию в «Последнем герое» (1992). «Цой» — завершение своеобразной трилогии, где автор счел уместным использовать хронику из двух своих неигровых картин. Мы видим Цоя только таким — настоящим. Дальнейшее — легенда. Незримое присутствие, музыка за кадром; слышная или только подразумеваемая.