Миражи советского. Очерки современного кино

Для самого Федорченко — сперва экономиста творческого объединения «Надежда», а с 1993 года заместителя директора студии по экономике — это личная история. Когда-то из дома его деда позаимствовали мебель для съемок «Приваловских миллионов» (вернули далеко не всё). Потом началась его карьера в кино — с участия в кастинге на роль Михайло Ломоносова в детстве. На пробах надо было снять штаны для сцены порки, Алексей застеснялся и в фильм не попал: «#МеТоо», — грустно заключает автор, и в этом меньше издевки, чем можно было ожидать, ведь из горнила советского кино сложнее выйти победителем, чем жертвой. А потом первые шаги по административной лестнице, продюсерский дебют и главное — криминальные похождения: разборки с местными, впоследствии убитыми, бандитами, поездка в Москву на стрелку с грузинской мафией (переговоры проходили в Госкино, но потом всех выгнали вахтеры, и пришлось переместиться в «Макдоналдс»), нелегально вырытая артезианская скважина после отключения водоканалом за долги.

Форма загораживает содержание, не до творчества было — выжить бы только. Таков, кажется, и сам фильм Федорченко, но это еще одна иллюзия. Из хлама забавных анекдотов прорастают грустные метафоры. Например, дыра в крыше, сквозь которую на гору невостребованной мебели в бывшем съемочном павильоне — стулья сложены в груды, как в пьесе Ионеско, — идет снег. Герои неосуществившихся сценариев выхода из кризиса оживают в кустарных мультфильмах: грустная свинья (одно время в бывшем ДК строителей хотели открыть свиноферму) и деловитый хасид (там же чуть не открыли уральский Центр обрезания).

Даже сжимаясь до единственного парадоксального образа, напрочь забытые фильмы вдруг выныривают из небытия. Режиссер Николай Гусаров с ухмылкой вспоминает свою «Казачью быль» (1999), герои которой совокуплялись в ночной степи прямо верхом, на скаку, и утверждает, что его картина стала последней соломинкой, переломившей хребет верблюду, — больше фильмов на Свердовской студии не снималось. «Нет, последними были мои „Первые на Луне“ (2004)», — веско возражает Федорченко. Еще одна интимная, камерная, вызывающе маленькая история вымышленной космической победы — пожизненно и посмертно засекреченных советских героев, летавших на Луну еще при Сталине. Чем дальше, тем страныне. С этого мокьюментари, получившего (то ли это было шуткой жюри, то ли ошибкой) приз за лучший неигровой фильм на фестивале в Венеции, и стартовала карьера Федорченко. На экране история страны и ее кинематографа, но в первую очередь — его личная судьба и семья. В кадре на предварительный монтаж «Кино эпохи перемен» завороженно смотрят дети автора, они же — художники-аниматоры Остап и Варвара Федорченко.

Всё меняется, ничего не меняется. В холле «Сити-Центра» установлена узнаваемая стандартная искусственная елка — видать, дело к Новому году. Чисто советский праздник с его ритуальными атрибутами полон непременных надежд на «новое счастье», но при этом зиждется на неизменности меню и телевизионного репертуара. Не то же ли самое с самой жизнью, стремительные перемены которой на поверку оказываются иллюзией? Как и любые конфронтации, схватки, войны.

Один из собеседников и бывших соратников автора за столиком близ «Фото ауры и чакр» заливает что-то совсем несусветное — и про то, как чуть не научился ходить по воде, и про управлявшее всеми неурядицами в нашей отчизне таинственное «Космозло». Смеясь над его россказнями вместе со зрителями, Федорченко как бы дает понять: не были абсолютным злом ни несуразный, нелепый, давно никого не пугающий СССР с его «тотальным кинематографом», ни сменившие его 1990-е — столь же беззаконные, сколь глупые, — ни нынешняя циничная эпоха. Незачем выстраивать бинарные оппозиции и выяснять, когда трава была зеленее. Есть очень мало абсолютного и неизменного, и претензии искусства на долговечность весьма комичны как незыблемые, казалось, идеологические доктрины, пошедшие прахом и развеянные на ветру.

Придя напоследок в кабинет владельца «Сити-Центра», бизнесмена Сергея Флеганова, режиссер благодарит спасителя Свердловской студии: здание забрал, но хотя бы долги погасил. И мимоходом спрашивает, где еще одна мемориальная доска — «Памятник архитектуры конструктивизма, охраняется законом. Архитектор Корнфельд А. Я.»? Она обнаруживается тут же, где-то в углу. Доску уже несколько раз крали, пришлось снять.

Эпилог. Утопия

Наверное, это странный финал для такой книги. А может, и нет. Это несколько текстов о писателе Владимире Сорокине.