Миражи тайного знания

Под видимостью или явлением подразумевается то, что открывается чувствам и различающему уму, и воспринимается как форма, звук, запах, вкус и прикосновение. Из этих явлений образуются идеи, такие как глина, вода, кувшин и т. д., обращаясь к которым человек говорит: это такая вещь, а не другая, – то есть образуются имена вещей. Когда явления сопоставляются, а имена сравниваются и мы говорим, например: это слон, это лошадь, телега, пешеход, мужчина, женщина, или это ум и то, что к нему относится, – о названных таким образом вещах говорится, что они различаются. Когда такие различия [то есть границы] начинают восприниматься как не имеющие собственной сущности, это правильное знание. Обладая правильным знанием, мудрый больше не считает явления и имена реальностью. Когда явления и имена устраняются, а всякое различение прекращается, остается лишь истинная и сущностная природа вещей; поскольку же о том, какова природа этой сущности, ничего сказать нельзя, о ней говорится просто, что она «такова». Эта всеобщая, неделимая, непостижимая «Таковость» и есть единственная Реальность. (Ланкаватара Сутра)

Отражение потеряло свои очертания, но уже в следующее мгновение из зеркала на Азазель глядел Кен Уилбер. Спокойным и уверенным голосом он говорил:

– С другой стороны, существует глубокое буддийское учение о Пустоте, согласно которому реальность пуста от мыслей и вещей. В ней нет вещей, потому что, как установили учёные, вещи – это просто абстрактные границы опыта. И в ней нет мыслей, потому что мышление, составление символических карт, как раз и представляет собой нанесение границ на реальность. Видеть «вещь» значит мыслить её; а мыслить значит рисовать себе некие «вещи». Таким образом, «измышление» и «овеществление» суть два разных названия для той сети границ, которую мы набрасываем на реальность, в которой мысль и вещь равны по плотности. Поэтому когда буддист говорит, что реальность пуста, он имеет в виду, что в ней нет границ. Он вовсе не хочет сказать, что все вещи устраняются и пропадают, оставляя после себя чистый вакуум небытия.

– Пустота не отрицает мира множественности, – заменил собой отражение в зеркале пожилой японец, известный под именем Дайсэцу Тэйтаро Судзуки, – горы остаются на месте, вишни в полном цвету, луна светит ярче всего в осеннюю ночь; но они в то же время представляют собой нечто большее, чем просто частные явления, они обретают для нас более глубокий смысл, они понимаются в связи с тем, что они не есть. Дело в том, что когда мир воспринимается как лишенный границ, все вещи и события, равно как и все противоположности, воспринимаются взаимозависимыми и взаимопроникающими. Подобно тому как наслаждение связано с болью, добро со злом, а жизнь со смертью, все вещи связаны с тем, чем они не являются.

Азазель понимал, что его творению сложно уловить истину, ибо чары первородного греха все еще скрывают её, заставляя цепляться за границы, как за саму жизнь. Но суть постижения того, что реальность безгранична, очень проста. И именно из-за этой простоты её так сложно усмотреть.

Взять, к примеру, зрительное поле своего восприятия. Видит ли глаз какую-либо единичную, отдельную, обособленную вещь, когда взор падает на окружающий природный ландшафт? Видел ли он когда-нибудь какое-то дерево? или волну? или птицу? Или вместо этого глаз видит калейдоскопическую смену всевозможных переплетенных узоров и фактур – дерево плюс небо плюс трава плюс земля; волны плюс песок плюс скалы плюс небо плюс облака…