Миргород (СИ)

- Ну, ты что... Маш, ты что? Ладно тебе, Маш... Ты же дело сегодня сделала большое, настоящее - человека спасла. Вот же, меня спасла. Я теперь живой.

- Да-а... Спасла-а-а. А батя мой - мертвый!

Она плакала. А руки между тем автоматически ставили пистолет на предохранитель, протирали снаружи, укладывали в рюкзачок между книжками. В голове холодно отмечалось, что надо будет почистить, как вернется домой, смазать хорошенько. И еще где-то глубоко-глубоко расчетливо стучало, что вот этот мужик, что один был против какой-то кодлы - он же теперь ей просто по гроб должен. Жизнью своей должен или, по меньшей мере, здоровьем. Значит, просто обязан теперь помочь.

Машка всхлипнула в последний раз, вытерла под носом тыльной стороной перчатки и сказала неожиданно спокойно:

- Все. Я - уже все, наверное. Да. А теперь, давай, пошли к нам. Мыться-стираться будем. Вон, изгваздался как. Говорить будем. Папку моего помянем. Не в одиночку же мне пить.

***

Шум воды в раковине, звяканье посуды, запах свежего кофе...

Карл упорно не открывал глаза. Ему было нехорошо. Болели отбитые вчера ребра, ныла спина, которой прикрывался от ударов. Костяшки пальцев мозжило - посбивал в драке. Голова тоже болела, хотя выспался хорошо.

А еще было очень стыдно.

Он прислушивался, задремывая в наступавшей тишине, и снова вздрагивал, просыпаясь от движения на кухне. Звук в старенькой чужой двухкомнатной квартире передавался как будто сразу в голову - слышно было, как наверху кто-то выбрасывает мусор в мусоропровод: сначала звонко стукаясь о стенки жестяного короба полетели какие-то бутылки, потом зашуршали пакеты. С другой стороны кто-то вроде бы ходил на лыжах. Бывают такие пластиковые короткие лыжи для детей. Вот в них, похоже, ходили по гладкому полу как будто прямо над головой Карла. И еще когти. Какие-то когти цокали, разъезжались по полу тоже наверху - чуть слева. Большая собака? Бормотало у стариков-соседей не спящее всю ночь телевидение. За окном, далеко внизу, напротив первого этажа, с шумом разъезжались на работу машины. Хлопали дверцы, взвывала сигнализация, ругались водители из-за очереди - кому первому выворачивать со двора по узкой подъездной. И сквозь все шумы слышалась мерно шуршащая метла дворника.

Здесь же буквально все-все-все слышно! Ох, неудобно-то как! Она же кричала ночью... Елки-палки...

Вчера у Карла был очередной неудачный день. Вернее, не очередной, а крайний, как вдруг стало модно говорить. Просто неудачные шли последнее время подряд, чередой. А тут - самый распоследний, то есть крайний.

В школу в этот день почти никто не пришел. Не из-за эпидемий и не из-за погоды. Просто не пустили родители. А потом эти же родители пошли на работу, у кого она еще была, а дети пошли гулять, корча рожи одиноким скучным отличникам, чьи редкие головы торчали в окнах пустых классов. Самые отъявленные подбегали к дверям, пинали их несколько раз и отбегали подальше, визжа от восторга, когда в дверь высовывался охранник.

Охранников этих ввели перед самым кризисом для безопасности детей и детского учреждения. Деньги на них нашли, когда на нужное уже не хватало... А безопасность каких детей, когда в школе - единицы? Этих, что ли, охранять?

Позвонили из управления и сказали, что завтра можно будет школу не открывать. И послезавтра тоже. Военное положение, сказали. Чрезвычайное состояние. Мы, мол, не можем гарантировать безопасность детей. Кто и с кем воюет не объяснили, да это и не важно в принципе. Кризис - понятное дело. Что-то такое должно было случиться рано или поздно.

Потом Карл шел, угрюмо сутулясь, домой, и какой-то грузовик, почему-то несшийся на скорости по узкому проулку, облил его грязной водой с головы до ног. Так и стоял Карл с минуту, расставив в стороны руки, с которых капало с отчетливым стуком на асфальт. Ну, что за невезение! Лучший костюм! Куртка - почти новая!

А когда он уже высказал все, что думал, вслед давно исчезнувшему грузовику, и когда растворился длинный бледно-голубой шлейф невыгоревшей солярки, тут еще и шпана эта. Карл в идиотской рассеянности не заглянул за угол, как обычно, а в полностью расстроенных чувствах просто пошел прямо через длинную и узкую подворотню-кишку. И когда, увидев впереди толкучку великовозрастных переростков, повернул назад, чтобы обойти все-таки вокруг, другой улицей, было уже поздно.

Шпака позорного, интеля гнилого в куртке обоссанной и при галстуке погнали с удовольствием, с гиканием и криками, с топотом множества ног и свистом-сигналом. Поэтому уйти в соседний переулок не удалось. Оттуда навстречу тоже бежали разгоряченные, веселые от удавшейся забавы малолетки. Ну, какие малолетки. Это сейчас, вспоминая, так их называл. А лет по семнадцать всем уже было. То есть по фигурам уже взрослые, а по мозгам - совершенные дети. А дети - они же злые...