Миргород (СИ)

Да, была лично знакома. Как-то Карл привел с рынка какого-то странного мужика. Карл - это мой муж, если что. Ну и что тут такого, что мы официально не зарегистрированы? По нашему времени главное не регистрация, а сам факт. Не закон, а понятия. Жизнь, понимаете? Наш брак был всеми принят. Но если надо кому, так завтра же печать поставлю.

Вот тот, которого Карл привел, это и был он, кого все потом стали называть Иеро. Хотя он на самом деле тоже был Карл. Зачем привел? Ну, помочь, наверное, хотел ему, что ли... Карл - он же очень добрый, знаете. Всегда и всем помогает. Убийца? Кто убийца? Карл? И что с того? Это просто такая работа у него была. Никаких там личных мотивов. А тут, видно, просто понравился ему человек. Или, может, просто против серых. Карл, он этих серых очень не любил. И если мог, всегда вредил им.

Да, мы на самом деле все здесь не любили серых. Почему тогда им подчинялись? Ну-у-у... Это трудно объяснить. Вот, старая милиция, когда еще была - мы же не любили ее? Но все равно подчинялись. Выполняли все требования. Наверное, не потому даже, что боялись, а потому что порядок такой был. Вот и тут - был такой порядок установлен. Серые ходили везде, а мы, значит, им вроде как подчинялись. Но не любили, нет.

А Карл всегда, когда мог - он вредил им. Он их просто ненавидел, серых. Говорит, с детства у него так.

Хотя, странно это - в его детстве серых точно еще не было. Это же совсем недавно такие порядки появились. При мне все уже. На моих глазах.

Да, тот приезжий Карл был у нас здесь целый день и еще ночь. И мы разговаривали. Я его еще покормила. И спать уложила. А потом он ушел. Приходил иногда в гости. Редко. А мы ходили к нему. Мы же, типа, друзья у него были. Больше в городе у него -- никого. К кому ему еще идти?

Ну, а дальше - сами знаете, что и как было.

--

Глава 3. Приезжий

Как многие и многие истории ранее этой начинались с того, что появлялся вдруг в неком городе с мудреным названием неизвестный до того никому человек, так и тут все началось совершенно неожиданно: с мутного оконного стекла в каплях дождя, косо бегущих по непременной дорожной пыли, с перебивающих друг друга тамтамов вагонных колес, с мелькающих за двойным стеклом еще серых весенних полей и перелесков, черных изб, вдруг одиноко стоящих на пригорке, каких-то полуразрушенных заводских корпусов, поднимающих к небу острые колья ржавой арматуры, и со стука в дверь проводника:

- Прошу прощения, мой господин, но через полчаса уже подъезжаем.

Карл снова открыл глаза и еще успел, был такой момент, подумать, что на самом деле все началось вовсе не здесь, не сейчас и даже далеко не вчера. И надо бы объяснить для начала, хоть даже и самому себе, что он тут, собственно, делает - один в просторном странно пустом четырехместном купе. Но тело уже как бы само, без управления и лишних мыслей, поднялось, уперлось в верхние полки крепкими руками, качнуло пару раз, разминая мускулы, спрыгнуло умело и упруго на потрепанный синий коврик внизу.

- Спасибо, уже встал! - крикнул Карл, обернувшись в сторону двери и начал собираться на выход.

Да, история началась не сегодня и не вчера и даже не тогда, когда он сел в этот поезд. Когда, кстати? В поезд - когда? Хотя, это все можно будет обдумать позже. История началась миллиарды лет назад. Вернее, это не история еще была, потому что историю делают люди. И записывают историю тоже люди. А людям, кстати, свойственно ошибаться. Там, во времена до истории, была, наверное, палеоастрономия какая-нибудь, когда все крутилось, и собиралось в планеты, потом палеонтология и всякие динозавры, палеоантропология, а вот собственно история - это уже совсем недавно, рукой подать через века, какие-то десять-двадцать тысяч лет.

Думая так, Карл машинально стянул длинные волосы в хвост, подкрутил кверху кончики усов, пересчитал так же машинально, на полном автоматизме двигая пальцами, мелкие пуговицы на роскошной белой сорочке с длинными концами отложного воротника. Руки все делали сами, привычно, не мешая мыслям, которые были где-то далеко отсюда, за сотни и тысячи миль, в старинных каменных маленьких городах, в которых Карлу было всегда так уютно и так все знакомо.

Он повернулся к зеркалу, занимающему почти всю поверхность двери.

Высокий. Даже по сегодняшним меркам, когда молодежь, дети голодного послевоенного поколения, растет, как на дрожжах, он был высок. Скорее, худой, чем упитанный. Карл повернулся боком - да, худощав. Ни живота, как у многих, любящих пиво - а он его как раз любил, и помнил, что любил, и помнил - какое, ни второго подбородка или обвисших, как у бульдогов, щек. Возраст совершенно не отражался на этом лице и этой фигуре. Таким бывает на первый взгляд сорок лет - самый расцвет, считай. А поговоришь с ним, вслушаешься - дашь уже и все шестьдесят. А может и больше.

И что у нас в этот раз? Руки как будто сами собой снимали с вешалок одежду, надевали, застегивали, одергивали, поправляли.