Мирянин

– В каком смысле? – не очень понял я. Беседовать с Фиделем чем дальше, тем мне было забавней. Он совершенно не понимал про мою нынешнюю игру. Но в то же время много чего понимал про меня самого.

– В том смысле, что вам еще не осточертело вбивать в дремучие младые головы студентов вашу богоспасаемую латынь? Оставайтесь с нами на острове, здесь солнце и океан и, как видите, случаются происшествия, хотя среди туристов это редкость. Зато местные ребята скучать не дадут. Такие попадаются порой головорезы. Будете у нас консультантом. Золотых гор не обещаю, зато работа для вас интересная. А латынь можете преподавать в школе при соборе, святые отцы только спасибо скажут. Ну как?

Я действительно немного подумал. Предложение выглядело заманчивым. С одной стороны, я был здесь нужен конкретному человеку, а это совсем не то что на моей кафедре в университете, где на одно лекторское место пять жаждущих ртов, и все время ощущаешь себя, будто выпрашиваешь милость у начальства. Я был единственным стоящим латинистом на всем факультете, и все же ни один человек ни разу не сказал мне, что я нужен и на своем месте. Но было ли место, которое предлагал мне Фидель, действительно моим? Нет, не хотел я ни острова, ни апельсинов, ни мадеры, ни океана. И я честно признался:

– У меня Наташа. И я должен быть рядом. Просто должен и все, – коротко и ясно сказал.

– Сочувствую, – согласился Фидель. Умный мужик, он все об этом понял, только сочувствовал мне напрасно. – Ваш приятель, сеньор, с которым вы ночью засиделись за бутылкой, что с ним стряслось?

Вот так, шутки в сторону, для Фиделя работа всегда работа. И ввязываясь в историю с Юрасиком в качестве его ангела-хранителя, я знал, на что шел. Пришлось изложить версию о московских неприятностях и женском вероломстве.

– И вы ничего не слышали? Хотя, что я спрашиваю? Вас слышали, это да. Но все же, ничего не показалось подозрительным?

– Если вы о душераздирающих криках в ночи, то извините. Не было криков. А насчет шума, так мы сами галдели, как стая ворон. Сеньору очень нужно было выговориться. Я не слишком желал составлять ему компанию, если вы понимаете. Но как пошло, так мы и не останавливались. Только, раз уж человек решил топиться, чего же ему кричать? – задал я резонный вопрос инспектору.

– Это, если он сам решил. А если за него решил кто-то другой? – тихо спросил Фидель.

– Неужто опять убийство? – досадливо грохнул я чашкой о блюдце.

– Пока не знаю. Явных следов нет. Но я не понимаю, какие мотивы могли быть у этой сеньориты? Если раскаяние в грехах, то в каких именно? А если от любви к покойнику, то ведь не было никакой особенной любви?

– Не было, – согласился я с Фиделем. – Разве что, сеньорита и есть главный подозреваемый, – выдал я на всякий случай безумную версию Талдыкина. – Только вряд ли. Сами понимаете.

– Ничего уже не понимаю. А вашего друга нужно разбудить. И если позволите – это сделаю я в вашем присутствии. А вы, Луиш, дословно переведете ему все, что я скажу.

Делать нечего, пришлось мне встать и последовать за Фиделем. Впрочем, я не чересчур опасался, что Юрасик может ляпнуть что-то не то. К своему и к его счастью, я в данный момент был единственный доступный переводчик с русского языка, которому доверял Фидель, а значит, мог вносить по ходу текста нужные коррективы. Вот только бы Юрасик не сплоховал и не выдал себя выражением лица, спросонья все могло случиться. Но я надеялся на лучшее.

Надо признаться, Юрася повел себя достойно своего звания нового русского. Открыв нам дверь после долгого и настойчивого призыва кулаками и умеренными криками, Талдыкин оглядел припухшими глазками меня и инспектора, спросил:

– Что, Лексей Львович, уже? – и лицо сделал на всякий случай амебоморфное.