Мирные годы

— Велия знает. Она предупредила меня, что ты вряд ли обрадуешься. Кстати, мы с отцом обсудили — он согласен удвоить твою долю в наших делах, если ты примешь наше предложение. Если этого мало — скажи мне безо всякого стеснения, сколько ты хочешь, я отпишу об этом отцу, и если это будет в разумных пределах — думаю, отец не откажет.

— Об этом Велия тоже знает?

— Да, я сказал ей. Так не делается, я всё понимаю, но млять, мы тонем и берём в руки любую солому. Вспомни сам, делал ли я так хоть когда-нибудь раньше…

— Да, тут особый случай, и я не в претензии. И когда она тебя предупредила — до того или после того?

— К сожалению, после. До того — сказала мне, что ты будешь лягаться.

— А ты бы на моём месте не отбрыкивался? Ну, хоть одно приятное известие — рад убедиться, что не ошибся в выборе жены, и детям, стало быть, не в кого было пойти дураками. Млять, дай мне хотя бы помозговать — даже мелом предварительно не посыпал перед тем, как охреначить! — я прикурил сигариллу от ударно-кремнёвой зажигалки.

Я ведь, в отличие от Володи с Серёгой, так и не попал домой. Тому, что нас ещё на подходе к испанскому берегу перехватила гадесская бирема, удивляться не стоило — на то Гадес их и держит, чтобы они патрулировали окрестные воды, пресекая пиратство. Что о нашем возвращении знали все, кому об этом знать полагалось, тоже вполне естественно — ещё по весне буквально вслед за нами на Горгады прибыло судно, привёзшее почтовых голубей, так что генерал-гауляйтеру не составило труда экстренно известить начальство о нашей успешной миссии. Но вот когда с патрульной биремы хоть и дружественного нам, но всё-же иностранного государства вдруг спросили персонально меня — кто бы на моём месте не заподозрил неладное? Врученное мне навигатором биремы письмо Фабриция с приказом, взяв с собой лишь минимум слуг и вещей, пересесть на бирему и немедленно проследовать на ней к боссу — ага, в Гадес — удивило меня уже меньше, хоть я и не терял ещё надежды на то, что дела наши обстоят не столь хреново. Надежда умирает последней.

Надо отдать боссу должное, он дал мне докурить спокойно, не компостируя при этом мозги. И так, млять, крыша едет, не спеша, тихо шифером шурша. Конечно, никто из нас не вечен, все живые люди, и старик Волний даже при всём своём богатырском для его лет здоровье не мог тянуть свою лямку до бесконечности. Тоже ведь абсолютно не из тех, кому грызня пауков в банке по кайфу, и столь вредная работа ну никак не способствовала долголетию, и удивительно ещё, как он только продержался на ней столько, сколько иные и на спокойной не живут. И ведь не просто продержался, а так, что покажите мне такого, кто управлял бы кланом лучше. Но млять, до чего же не вовремя! Нет бы старику прожить и продержаться ещё хотя бы пару-тройку лет! Ведь без него — жопа! Не в том плане, что с преемником беда — и смена достойная, и сработались мы с означенной сменой прекрасно, но млять, ведь все же планы смерть Волния-старого перекочевряжила сикось-накось! Всё было так хорошо продумано — тоже не идеально, но более-менее оптимально для нашего кадрового затыка, а теперь придётся импровизировать на ходу в жёстком цейтноте. Даже если я сумею отбрыкаться от этого премьерства, а если не сумею — тогда вообще звиздец всему. Млять, надо суметь, позарез надо…

— Фабриций, мы с тобой сейчас не в Оссонобе и можем позволить себе называть вещи своими именами, — я решил зайти издалека, — По сути у нас два царя — бутафорский и настоящий. А значит, и две царских династии — Миликониды, которые только царствуют, и Тарквинии, которые реально владеют и правят царством. И если настоящий царь правит не сам лично, а через своего наместника, то значит, для нас именно этот наместник и есть наш реальный царь по факту. И это, собственно, хоть и не демонстрируется открыто, но и ни для кого не секрет. И если этот наместник-царь называется у нас главой правительства, то разве не должен он быть членом правящей семьи?

— Ну так а ты у нас кто? Ты — зять семьи и уже в силу этого не чужой в ней.

— Фабриций, я же не просто так заговорил о династии. В неё я не вхожу, а вы с отцом предлагаете мне занять должность, положенную только Тарквиниям. Это опасный прецедент, и не следовало бы его создавать.

— Да какой там прецедент! В Карфагене так делается сплошь и рядом.

— Но ведь мы же не в Карфагене. В Испании, да ещё при живых представителях династии, это неправильно и беспрецедентно.

— А Баркиды? Гасдрубал, зять Гамилькара, разве не правил вполне официально при живом молодом Ганнибале?

— Так ведь Баркиды — это тоже Карфаген, не очень-то считавшийся с обычаями подвластных турдетан, а у нас — турдетанское государство. У турдетанской знати такое не в обычае, и зачем же нам смущать умы?

— Ты ТОЛЬКО из-за этого отказываешься?