Мировая революция и мировая война

Аналогичные мысли (разумеется, с некоторыми модификациями) высказывал наиболее проницательный аналитик русской эмиграции Г. Федотов, который расценивал сталинское письмо Иванову, как «блеф, рассчитанный на наивность европейской рабочей публики» и призванный обеспечить Сталину «сочувствие обманутого рабочего класса — самой серьёзной силы в демократическом лагере» [193].

Федотов высмеивал тех деятелей эмиграции, которые считали, что «сущность сталинского режима в его неистребимой, нераскаянной идеологии: марксистско-ленинской. Все подозревают Сталина в расчётах на мировую революцию, в том, что он предает Россию испанцам, китайцам, не знаю кому. Какая слепота! Что может быть бесспорнее предательства Сталиным революции в Европе? Предательства республиканской Испании, предательства чешских коммунистов. Думают, что, если тиран душит Россию, то обязательно в интересах Интернационала. Думают так единственно потому, что могут представить себе радикальное зло только в образе Интернационала и не догадываются, что служение Интернационалу тоже требует самоотречения, жертвенности — тех добродетелей, на которые Сталин не способен… Сталин, как немецкие императоры в Петербурге XVIII в., прежде всего хозяин России. Но хозяин хищнический, варвар, головотяп, который ради своих капризов или своей тупости губит землю, истощает её силы. К естественному варварству прибавьте страх. Борьба за личную безопасность, за сохранение власти для тирана заслоняет всё».

Считая «единственным общенациональным лозунгом для порабощённой России» лозунг «Долой Сталина!», Федотов прибавлял: «Сказать „долой коммунизм“ — бессмысленно, ибо это сейчас программа самих сталинцев» [194].

Заменив интернационалистскую политику большевизма геополитикой, Сталин тем не менее открыто не провозглашал свой разрыв с коренными принципами большевизма; напротив, «интернационалистская» сторона официальной идеологии внешне укрепилась во время гражданской войны в Испании 1936—1939 годов. Но шовинистическая, великодержавная идеология всё более теснила на задний план прежние большевистские формулы.

В результате к концу 30-х годов не только официальная идеологическая доктрина, но и массовое сознание оказались как бы расщепленными на две части: официально не «отменённые» идеи интернационализма, с одной стороны, и всё более выдвигаемые на передний план идеи великодержавности и ксенофобии — с другой. На почве усвоения этих противоположных идеологических начал в «чистом виде» формировались полярные типы социального сознания, причудливо сосуществовавшие в советской действительности. Непримиримый конфликт между носителями этих типов сознания ярко представлен в повести К. Симонова «Левашов».

В этой повести, действие которой происходит летом 1942 года, выведены образы двух политработников — комиссара дивизии Бастрюкова и подчинённого ему комиссара полка Левашова. Бастрюков — законченный сталинист, без размышлений принимающий на веру быстро меняющиеся лозунги официальной пропаганды, до войны искренне верил в нашу быструю и лёгкую победу. Столкнувшись с картиной безудержного отступления, хаоса и неразберихи во время второго крупного отступления Красной Армии и не находя всему этому объяснения в официальных сообщениях и инструкциях, он, быть может, впервые в жизни отважился на самостоятельную мыслительную работу, впрочем, не отвергающую, а как бы развивающую постулаты сталинизма, доводящую их до логического конца. Потрясённый происходящим, он был склонен возложить вину за позорные поражения на «наше неправильное довоенное воспитание», точнее — на ту его сторону, которая была связана с неизжитыми идеями интернационализма. Эти мысли казались ему столь бесспорными, что он решился поделиться ими с Левашовым.

«Вообще-то, конечно, в гражданскую,— сказал он,— в головах было ещё молодо-зелено… Считали, что мировая революция вот-вот будет! И мадьяры, и австрийцы были в интернациональных батальонах, и финны. У нас, в запасном полку Миккелайнен начштаба был, его потом посадили — оказался шпион. Думали — Интернационал до гроба, а где теперь эти австрийцы, и мадьяры, и финны? Все против нас воюют! Вот тебе и мировая революция! Это хорошо, что в газете „Пролетарии всех стран, соединяйтесь!“ сняли (такое произошло в начале войны во всех армейских газетах.— В. Р.). „Смерть немецким оккупантам!“ — и всё, и точка, и больше ничего не надо. Ясно и понятно! Я рад был, когда прочёл!»

Но Бастрюков выбрал для выражения своих сокровенных мыслей явно неподходящего собеседника. Молодой Левашов в своей наивной чистоте сохранил большевистскую идейность, верность идеалам Октябрьской революции, которые не акцентировала, но и не осмеливалась подвергнуть открытому поруганию официальная пропаганда. «Идеология», изложенная Бастрюковым, вызвала его немедленный отпор.

«— А как же вы теперь думаете насчёт мировой революции, товарищ полковой комиссар? — до крайности взволнованный собственными мыслями, спросил Левашов.