Мировая революция. Воспоминания

Из более частных вопросов привожу, что президент Вильсон данцигскую проблему хотел разрешить так, как она была разрешена: он не желал присоединения Данцига к Польше. Я возражал, что condominium (совладение) в какой бы то ни было форме доставит немцам и полякам более поводов к постоянным ссорам, чем окончательное присоединение, и будет увеличивать немецкое недовольство из-за коридора между немецкой территорией и обособленной Восточной Пруссией. Президент симпатизировал полякам и югославянам; но по некоторым признакам у меня создалось впечатление, что лондонского договора он не принимает; то, что он его тогда совсем не знал, я услышал позже, в Париже, когда возник конфликт между итальянцами и югославянами; вопреки этому в американских кругах утверждали, что президент о том забыл. С Лансингом, поскольку я помню, я говорил о договоре, он его знал. То, что этот тайный договор, который все же разгласили по свету большевики и который был опубликован также в американских газетах, вoзбудил в официальнейшей Америке такое малое внимание, является интересным и поучительным примером, как мало интересовались американцы европейскими делами.

На спорные вопросы между югославянами и итальянцами внимание президента и State Departement, еще во время моего пребывания в Америке, было обращено протестами югославян.

Когда в правительственных кругах и в публицистике начали перетряхивать вопрос о том, поедет ли президент Вильсон в Европу для мирных переговоров, то я высказал ему свое мнение, что ездить в Европу ему не следовало бы; по крайней мере он не должен был бы там оставаться после открытия конференции. Зная характер Вильсона, зная его приверженность к Лиге Наций как главному пункту мирных переговоров и зная личности остальных европейских миротворцев, я опасался, что обе стороны будут взаимно друг другом разочарованы. После такой долгой войны и страшного умственного и нервного напряжения у всех, кто действовал на мирной конференции, легко могло случиться, что знакомство с личными слабостями отдельных политиков и государственных деятелей усилило бы такое разочарование. Я полагал, что президент Вильсон мог бы легко повредить своему огромному авторитету, который он приобрел, шаг за шагом, в Европе, и даже потерять его. Однако президент, сознавая великое значение мирной конференции, хотел там защищать сам американские идеалы. Он был убежден, что у Америки есть миссия объединить все человечество и что ему это удастся сделать.

Мы говорили также о том, почему президент Вильсон, в отличие от европейских государств, не создал при объявлении войны коалиционного правительства, ограничиваясь министрами демократической партии. Я особенно настаивал на вопросе, не было ли бы удобным пригласить в Париж для мирных переговоров также политиков из Республиканской партии. Президент Вильсон полагал, что в Париже между партиями могли бы возникнуть трения; однако, иногда соглашаясь со мной, он допускал, что для коалиционных компромиссов у него нет врожденного таланта. «Говорю вам откровенно, – так приблизительно он формулировал свое мнение, – я веду свое происхождение от шотландских пресвитерианцев, а потому немного упрям (stubborn)». У меня для этого было свое, иное объяснение: война привела всюду, а также и в Америке к особому роду диктатуры, к решающей власти отдельных политических деятелей, в Америке случилось то же самое; но как раз во время Вильсона отношения президента к Конгрессу стали ближе. Я наблюдал этот процесс тем более внимательно, что знал взгляд Вильсона на конгрессовую централизацию, развитие которой, по моему мнению, как раз сильно поддерживало конституционное положение президента, – американская Конституция определила положение президента слишком по образцу английского монархизма. Мне также не казалось, что Вильсон проявил какую-либо партийность при выборе военных и морских начальников; наоборот, он выбрал многих республиканцев и этим доказал значительную серьезность. Однако я допускаю, что президент был слегка недотрога и не любил критики.

К личным переговорам с президентом я приступил сравнительно поздно. В Вашингтон я приехал 9 мая, а впервые виделся с Вильсоном 19 июня, воспользовавшись приглашением, которое мне передал м-р Чарльз Крейн. Следуя своей тактике, которой я руководствовался в течение всей своей пропагационной работы за границей, я старался влиять на государственных деятелей публицистической дискуссией, статьями, интервью и т. д. Прежде чем говорить с президентом, я говорил с личностями, с которыми он встречался и которые имели на него известное влияние. Дискуссия с людьми, так основательно подготовленными, бывает, конечно, плодотворнее, чем личная и минутная пропаганда; кроме того, она может быть и короче.