В Вашингтоне я также услышал, что император Карл свое последнее предложение Вильсону сделал по соглашению с Ватиканом. Судя по всем обстоятельствам, мне как-то не верилось, чтобы Ватикан еще так рисковал из-за Австрии; правда, Карл и его приближенные, как видно из плана, предложенного Ламмашем Геррону, в тяжелые моменты находили утешение в союзе с папой, но политика Ватикана была тогда уже очень осторожной. В действительности, по более поздним сообщениям, Карл ноту Андраши Вильсону послал одновременно и папе, ожидая, очевидно, что святой отец что-нибудь предпримет. Были ли о таких действиях предварительные уговоры, я не мог удостовериться.
Когда 14 ноября в Праге была объявлена республика, а я избран президентом, я послал нашим солдатам во Франции, Италии, России и Сибири приказ, уведомляющий о возникновении нашего государства и задачах войска: французские и итальянские легионы скоро вернутся домой, а в России и в Сибири наши молодцы должны еще потерпеть бок о бок с союзниками.
Вследствие того что Национальный совет превратился во Временное правительство, признанное союзниками, русское отделение Национального совета было ликвидировано 14 декабря; генерал Штефаник, назначенный военным министром, стал наивысшей административно-военной инстанцией в Сибири.
15 декабря я был последний раз у президента Вильсона, чтобы сердечно его поблагодарить и уверить во всеобщей благодарности нашего народа. Теплым было прощание со всеми нашими политическими друзьями и приверженцами; я простился с государственным секретарем Лансингом и остальными знакомыми членами правительства и чиновниками. Сердечным было прощание с послом Жюсераном и его супругой и со всеми его коллегами.
Приготовления к мирному конгрессу были почти закончены; я знал от Лансинга, что он в свое время составил для себя программу, в общем близкую нашей точке зрения.
Пропагационная работа, однако, еще не была закончена; газеты хотели интервью от нового президента. Было их значительное количество.
После избрания меня президентом республики американское правительство открыло нам кредит. Рядом с идеальными движениями души и симпатиями государственный долг бывает иногда также действительным средством политической взаимности; я вел переговоры с американскими финансовыми деятелями, стараясь обеспечить заем. Первый заем на 10 миллионов долларов я действительно перед отъездом и подписал.
20 ноября в 12 часов дня (в Праге новые республиканцы в этот момент только что вставали с постелей) наше судно «Саrmania» отчалило от нью-йоркской пристани. При отъезде из гостиницы («Вандербильт») я был неожиданно поражен первыми военными почестями, которые мне были оказаны как президенту (часть матросов ожидала меня при выходе из гостиницы) – эти военные почести, оказываемые мне при каждом приходе и отходе, при каждом посещении, всюду и везде постоянно припоминали мне, что я перестал быть частным лицом…
Мировая революция и Германия
(Из Вашингтона в Прагу через Лондон, Париж, Падую. 20 ноября – 21 декабря 1918 г.)
Славяне сами не вызовут эту борьбу. Пусть военное счастье некоторое время склоняется нерешительно то туда, то сюда, я все же уверен, что немцы превосходством своих неприятелей на востоке и западе будут побеждены; а потом могло бы прийти время, когда немцы начнут проклинать память ими чтимого гениального человека пяти миллиардов, – это будет тогда, когда они будут принуждены вернуть миллиарды еще с процентами.
Наконец, снова на море и уже без страха перед немецкими подводными лодками! Последний удобный случай для отдыха и для проверки совести; но президентство мешало этому. Не только на Американском материке, но и на корабле я замечал на каждом шагу, что потерял свою личную свободу и частное положение – теперь я стал общественным, официальным человеком, официальным постоянно и всюду. Так этого хотели и настойчиво требовали не только наши, но и чужие граждане; власти приказали сторожить новоиспеченного правителя своим тайным полициям даже на корабле…
Приятной для меня случайностью было то, что мы отплыли в день рождения моей жены; мы отпраздновали этот день с нашей Ольгой скромно обычным количеством роз и воспоминаниями – нет, не воспоминаниями, а мыслями и чувствами двух близких друг другу душ, разделенных пространством; ведь это что-то иное, чем воспоминание.