Мирра Лот-Бородина. Историк, литератор, философ, богослов

Первая мировая война застигла чету Лотов, когда они собирались в Швейцарию. Вместо поездки на каникулы Лот-Бородина вынуждена была спешно покинуть Париж. Профессор Фердинанд Лот писал в Петербург О. Добиаш-Рождественской:

Мы должны были уехать в Швейцарию 29-го утром. Завершив 28-го экзамены и уплатив страховые взносы, я вдруг решил прогуляться по бульвару. Депеши, вывешенные у редакции газеты «Le Matin», настолько обеспокоили меня, что, вернувшись в Фонтене, я сказал жене: «Распаковывайте чемоданы, мы не поедем, скоро начнется война». <…> С конца августа начался исход женщин и детей. Миллион парижан уехал в неописуемых условиях. Моя жена долго отказывалась, но потом уступила из-за детей. Жить в Фонтене под пушками форта было невозможно. Возвращаться в осажденный Париж было бы абсурдно. 1-го сентября я проводил свою семью на Орлеанский вокзал. Вследствие затруднений разного рода сесть в поезд оказалось возможным только в момент его отправки[191].

В архиве Фердинанда Лота хранятся три письма Лот-Бородиной, высланные в начале сентября 1914 г. во время вынужденной разлуки из Плесси-Массе (Le Plessis Mac'e), расположенном на западе Франции недалеко от Анжа. Она описывала трудности дороги (задержки поездов, невыносимая жара[192]), восхищалась знаменитым замком XII в. в Плесси-Массе, в котором они с Ирэн очень хорошо устроились[193], и сообщала о своем решении не задерживаться более чем до 20 сентября, не желая злоупотреблять оказанным гостеприимством «Mme Langlois»[194]. Временное пристанище Лот-Бородина с маленькой дочерью получила у наставника и приятеля Фердинанда и Мирры Шарля-Виктора Ланглуа[195] и его жены Камиллы[196], владельцев замка, которые вскоре собирались принять также бельгийских беженцев[197]. «Мадам Лот» выражала в письме Фердинанду надежду на успех русской армии в Галиции[198]. Она с дочерью пробыла в замке 5 недель; муж присоединился к ним спустя несколько дней.

Чуть позже Лот-Бородина писала Ольге Добиаш-Рождественской:

Да, черная тень скорби легла на лицо всей почти Европы, но ни одна из воюющих держав не поражена так сильно, как «la belle France»: вся жизнь, экономическая и иная, словно остановилась, ибо все мужское население от 19 до 47 лет под ружьем и нет семьи, где бы не ждали с замиранием сердца роковой вести: «tu'e `a l’ennemi» [убит врагом. – Публикатор Б.К.]. Сколько наших знакомых и друзей уже в трауре и за скольких молодых ученых, писателей и т. д. приходится дрожать ежечасно! <…> В России при ее 165-миллионном населении и многочисленных льготах (по образованию, семейному положению и пр.) на войну идут лишь немногие интеллигенты, между тем как здесь все без исключения, кроме физически негодных <…>. В этом высокая красота демократического принципа полного равенства, но и великая опасность для будущего страны, для ее духовной культуры. <…> Так пусть же эта кровавая бойня будет последней, а после нее да наступит эра истинного мира, а не вооруженного, творческой свободной национальной работы[199].