Миртала

При звуке этого имени лицо молодого израильтянина снова сделалось неприступным и хмурым, черные брови сошлись над очами его, которые испытующим и строгим взглядом обвели выходившую из темного угла девушку. Она отошла от станка своего, к которому до сих пор, казалось, была прикована, и медленным робким шагом вышла под свет лампы. По всему было видно, что сцена и разговор, свидетельницей которых она стала, произвели на нее сильное впечатление. Ее лицо заливал жаркий румянец; робкий взгляд то с мягким озорным выражением скользил по Менахему, то обращался к Йонатану, а встретившись с его пристальным взглядом, смущенно упирался в глиняный пол. Этот худой, почерневший от бедности человек с ожесточившимися в борьбе чертами и мрачным огнем в глубоко запавших глазах явно вызывал тревогу в девушке со стройным телом и артистической душой, возлюбившей прелести линий и красок, всю радостную и прекрасную лучезарность римского мира. С опущенными веками она молча выслушала распоряжения Менахема, который велел ей немедленно отправиться в дом Симеона и Сарры, оповестить их о прибытии Йонатана и попросить ужин для дорогого гостя. Потом она, послушная и безмолвная, неслышно вышла, закрыв за собой дверь.

— Соплеменники нас не выдадут, — сказал после ее ухода Менахем, — все они любят тебя и гордятся тобой…

Йонатан насупил брови и рассеянно уставился в глиняный пол.

— Отец! — тихо начал он. — С тех пор как я покинул этот дом, Миртала подросла.

Однако, занятый совсем другой, самой важной для него в тот момент мыслью, Менахем не ответил.

— Симеон, — продолжил он, — непременно сегодня же должен узнать о твоем прибытии. Пусть выглядит он человеком, может быть, не самым приветливым, зато он — умная голова и всем сердцем предан народу своему. Как отец синагоги, созовет он завтра в доме молитвы Моадэ-Эль святое собрание, на котором ты расскажешь кагалу, общине нашей, о путях, которыми вел тебя Господь. Рассказы такие не раз звучали в стенах синагоги, они разогревают остывающих и вселяют надежду в тех, кто пострадал больше остальных — потерял веру!..

— Отец!.. Когда я уходил из дома, она была совсем маленькой девочкой… Теперь же она расцвела, словно роза Иерихона, и даже Суламифь Соломоновой песни не может быть прелестнее ее!..

— Жена Симеона, Сарра, — женщина предприимчивая и умная. В доме своем установила она двенадцать ткацких станков, за которыми трудятся двенадцать работниц, что приносит большой доход дому Симеонову. Они богаты и могут оказаться полезными в предстоящем тебе многотрудном пути…

— Счастлив тот, кто может в мире и радости сердечной вить семейные гнезда и вводить в них любимых своих!

— Рассчитываю также и на щедрость руки Гория. Он делает благовонные мази и жидкости, которые помощницы его разносят по улицам Рима, и воистину сей верный последователь сладкого учения Гиллеля отметит того, кто если и проливал кровь, то только в защите земли отцов наших и под знаменем Бога Саваофа.

— Отец, почему ты позволяешь Миртале в столь поздний час возвращаться с той стороны Тибра? Зачем посылаешь ее в едомский вертеп? Зачем ты научил ее говорить на языке врага?

На этот раз Менахем должен был услышать и ответить, потому что Йонатан наклонился к нему и сильно потянул его за платье, вперив в него пылающий гневом взгляд.

— Сын мой! — ответил он кротко. — Разве не сами мы вынуждены зарабатывать себе на хлеб насущный и одежду? А сколько она могла бы заработать, если бы я ее держал в Тибрском заречье, словно птицу в клетке, а уста ее сделал бы немыми в отношении тех, среди которых мы живем?

— Пусть бы она лучше умерла с голоду и навсегда онемела, чем…

Он сдержался, замолчал, посмотрел на морщины, покрывшие лицо Менахема, на усталые, обрамленные кровянистым ободком веки, на его увядший рот; немного помолчал и тихо добавил:

— Отец, я не уйду отсюда без Мирталы! Я заберу ее с собой в Галлию и там в безопасном уголке совью укромное гнездо, в котором спрячу ее от посторонних глаз…

Менахем долго думал, тряс головой и наконец произнес торжественным голосом:

— Она наречена тебе с детства, Миртала твоя невеста. Так возьми ж ее в жены, и пусть благословение Господне пребудет с вами и потомством вашим. Я лишь боюсь…

— Ты боишься, как бы ее присутствие не затруднило мое бегство; так пусть же она лучше погибнет рядом со мною, чем…

И снова большими усилиями воли он сдержал себя и замолчал. По глубоким морщинам, покрывавшим щеки Менахема, скатились две слезы.

— Одинокой будет старость моя, как у кедра, от которого секира отсекла все побеги его… —

Он поднял голову, зарделся, очи его стрельнули молнией. — Но, — сказал он, — Господь в доброте своей дал мне неисчерпаемое утешение… — Его рука тихо легла на пергаменты, покрывавшие стол. — С ними, — добавил он тише, — я выдержу до конца… С их помощью я до последнего момента буду служить истине и справедливости… Из них исходит свет, который осветит и обогреет дни старости моей!..

— Эти пергаменты, отец, были занятием и счастьем твоим еще до того, как я покинул эти места. Но что ты пишешь?..