Миры Брэма Стокера. Дракула. Свободные продолжения.

— Хотите, чтобы я поверил, будто Тёмный Советник и есть Влад Дракула? — с нескрываемым презрением бросил я.

Фортуна молча пожал плечами и отправился на поиски съестного. Доктор Эймсли, слышавший наш разговор, плюхнулся рядом со мной.

— Вы ему верите? — шёпотом поинтересовался он. — Теперь он собирается пугать нас байками о Дракуле. Боже правый!

Я кивнул и устремил взор на серую ленту гор и долин, однообразно тянувшуюся за окном. Здесь ощущалась некая первобытная дикость, какой я не встречал больше нигде в мире, хотя объехал бессчётное множество стран. Горные склоны, глубокие лощины и деревья — всё выглядело покорёженным, уродливым, искривлённым, словно стремилось вырваться с мрачного полотна Ван Гога.

— Лучше бы нам пришлось иметь дело с Дракулой, — продолжал славный доктор. — Вообразите, Палмер: наша группа объявляет, что Влад Колосажатель жив и мучает людей в Трансильвании… Да сюда моментом примчится толпа репортёров! Фуры со спутниковым оборудованием запрудят центральную площадь Сибиу, новости будут лететь по всем каналам Америки. Покусай один монстр дюжину-другую человек — и весь мир затрепещет от возбуждения, а тут… Десятки тысяч мёртвых мужчин и женщин, сотни тысяч детей, заточённых в жутких приютах, где их… Чёрт!

Глядя в окно, я прошептал:

— Банальность зла.

— Что?

— Банальность зла. — Я с горечью улыбнулся и посмотрел на доктора. — Дракула стал бы сенсацией, а страдания сотен тысяч жертв политического безумия, бюрократизма и глупости — это всего лишь… неудобство.

В Копша-Микэ мы прибыли незадолго до темноты, и я сразу понял, почему это «мой» город. Уэстлер, Эймсли, отец Пол и Паксли на время получасовой стоянки остались в поезде; дела здесь были только у меня и Карла Берри. Фортуна повёл нас за собой.

Деревня — для города поселение было слишком мало — расположилась меж крутых гор. На склонах лежал снег, но не белый, а чёрный. Сосульки, свисавшие с тёмных карнизов, были чёрными. На грунтовых дорогах под ногами хлюпала чёрно-серая каша, а сверху нависала плотная пелена чёрного воздуха, словно в меркнущем дневном свете колыхались миллионы крохотных мотыльков. Мимо нас проходили мужчины и женщины в чёрных пальто и платках; они волокли тяжёлые тележки или вели за руку детей, и лица у этих людей тоже были угольно-чёрными. Уже в центре деревни я обнаружил, что мы шагаем по слою пепла и сажи толщиной не меньше четырёх дюймов. В Южной Америке и в других местах мне приходилось видеть действующие вулканы — пепел и ночное небо там выглядели так же.

— Это… как правильно называть… завод автопокрышек. — Раду Фортуна жестом указал в сторону промышленного комбината, занимавшего почти всю долину, словно распластавшийся на земле дракон. — Он делать чёрный порошок для резиновых изделий… работать круглосуточно. Небо здесь всегда такое… — Фортуна горделиво обвёл рукой чёрную мглу, которая окутывала все вокруг.

Карл Берри закашлялся:

— Бог мой, как же тут можно жить?

— Тут не жить долго, — ответил Фортуна. — Большинство старых людей, как вы и я, у них отравление свинцом. У деток… как это по-вашему… всё время кашлять…

— Астма, — подсказал Берри.

— Да, маленькие детки болеть астма. Рождаться с сердцем… вы называть это… деформатированное?

— Деформированное, — поправил Берри.

Я остановился в сотне ярдов от чёрного забора и чёрных стен завода. Деревня позади нас напоминала карандашный эскиз в чёрно-серых тонах. Сквозь закопчённые сажей окна не пробивался даже свет ламп.

— Фортуна, почему это «мой» город? — спросил я.

Он вытянул руку, показав на завод. В линиях его ладони уже чернела сажа, манжет белой сорочки стал серым.

— Чаушеску больше нет. Завод больше не производить шины для Восточной Германии, Польши, Советского Союза… Вы хотеть? Хотеть делать вещи для вашей компании? У нас нет… как это вы говорить… надзор за охраной окружающей среды, нет запрет на вредное производство… вы бросать отходы куда угодно, делать всё, как вам угодно. Вы хотеть?

Я долго стоял на чёрном снегу и, наверное, простоял бы ещё дольше, если бы гудок поезда не возвестил, что до отправления осталось две минуты.

— Возможно, — сказал я. — Но только возможно.

Мы побрели по пеплу назад.