Миры Эры. Книга Первая. Старая Россия

Следующим в списке моих привязанностей был семейный врач Иосиф Адамович Крукович, который привёл меня в этот мир и тоже постоянно жил в нашем доме. Идеалист и самый добрый, самый мягкий человек на свете, он отказался от блестящей карьеры в Петербурге, чтобы разделить жизнь с нашей семьёй, заботясь также и о крестьянах в нашем загородном поместье Троицкое. День за днём, на протяжении почти тридцати лет, он каждое утро вёл приём в деревенской амбулатории (организованной моими родителями), а затем ездил по сельской округе, леча всех больных и не беря с них ни копейки. Именно он привил мне с ранних лет интерес к медицине, и, безусловно, только благодаря его влиянию я позже взялась за обучение врачебному делу. Мой любимый старый "Дока", как я его называла, был одной из величайших, прекраснейших душ, что я когда-либо имела честь знать, и все связанные с ним воспоминания из моего детства – самые чудесные!

Моей третьей большой любовью была фройляйн Шелл, немецкая гувернантка, также жившая с нами много лет и посвящавшая кучу своего времени участию в моих забавах и выдумыванию увлекательнейших игр с бумажными куклами. Я звала её "Шелли" и тоже искренне любила, хотя вряд ли можно её сравнить по значимости в моей жизни с Наной и Докой.

Разумеется, я любила и своих родителей, но совершенно по-иному. В то время как Нана, Дока и Шелли составляли часть моей повседневной жизни, Мать и Отец были скорее гостями из другого, таинственного и яркого мира. Моя Мать, прекрасная как мечта, всегда облачённая в мягкие, дивные одежды, восхитительно благоухающая фиалками, очаровывающая своими мехами и драгоценностями, казалась мне принцессой из сказки. Хотелось поклоняться ей издали, не осмеливаясь даже прикоснуться. Хотя она часто заглядывала в мою детскую, играла со мной и много ласкала, но в те дни моего раннего детства оставалась в моих глазах обворожительным существом, появляющимся из неведомого и чудесного мира, где люди всегда одеваются в шелка и бархат, носят меха и драгоценности и сладко пахнут фиалками. Я часто представляла её сидящей рядом с Господом на небесных званых обедах, вкушающей с золотых тарелок и совершенно свободно разговаривающей с Ним в окружении порхающих и прислуживающих им сияющих ангелов.

Мои чувства к Отцу были смешанными. Конечно, я думала, что люблю его, потому что с ранних лет, отвечая на вопрос: "Кого ты любишь больше всего?", – послушно перечисляла, как учили, всех ближайших членов моей семьи: "Папу, Маму, Мэри, Ольгу и Мики". Но боялась я его гораздо больше. Прежде всего, потому что, будучи глух как пень, он всегда говорил очень громко, приводя меня в неописуемый ужас от мысли, что он либо сердится, либо ссорится с кем-то, хотя обычно ничего подобного не происходило (тем не менее, имея вспыльчивый характер, он, бывало, выходил из себя). Ещё у него были щетинистые усы, коловшие меня всякий раз при поцелуе, а также манера дразнить, которая мне не нравилась и часто заставляла плакать. Ему достаточно было укоризненно крикнуть: "Ну, детка, детка!", – и я ко всеобщему недовольству заливалась горькими слезами. Позже, с течением жизни, я доросла до понимания Отца, и мы стали лучшими друзьями, но в дни моего детства, признаюсь, он был причиной страхов.

Ирина Скарятина – о маленькой Эре

Все в доме величали отца "Генералом", потому что, естественно, он им и являлся, то есть таково было его настоящее воинское звание. Но мать совершенно не одобряла данного прозвища. По какой-то известной только ей причине она считала его неуважительным и всегда произносила: "Мой дорогой и любезный Володя", – при обращении к нему, или "Папа", говоря о нём при детях, или "Владимир Владимирович", что было вежливым и правильным способом упомянуть его в разговорах со всеми остальными. Но, поскольку "Генерал" было его общепринятым прозвищем, то Генералом он и останется в дальнейшем повествовании, ибо именно так маленькая Эра называла его при всех, кроме своей матери, в присутствии которой она всегда послушно говорила: "Папа". Она также называла свою мать Маззи, Марри и Мадди, или Маз, Мар и Мад. Но, как ни странно, мать не очень любила Мар и Мад, предпочитая Маззи. Поэтому впредь они будут Генералом и Маззи.

Итак, Генерал был крупным и довольно грузным, с озорным огоньком в карих глазах, ямочкой на подбородке, свирепыми седыми усами и зычным басом, которым он повергал в ужас всех, кто его не знал. Те же, кто знал, нисколько не боялись, потому что, несмотря на свой грубый голос и довольно резкие манеры, он был добрейшим и сердечнейшим генералом на свете. Возможно, он говорил так громко, будучи сильно глухим, и потому орал во всю глотку, думая, что шепчет; а может быть, это было из-за могучей широкой груди и привычки проводить большую часть времени вне дома, скача верхом или управляя своей знаменитой четвёркой и, при этом, не ограничивая мощь своих лёгких на открытом воздухе.