Хортон оторвался от текста, поднял голову и долго сидел ошеломленный. Этот человек — безумец, сказал он себе. Это холодное, даже ледяное, концентрированное безумие, что куда хуже безумия буйного. Шекспир был не столько безумен рассудком, сколько безумен душой.
— Итак, — заметил Плотояд, — он наконец-то упомянул меня.
— Да, упомянул. Он заявил, что ты сентиментальный болван.
— Звучит не очень-то ласково.
— Это, — разъяснил Хортон, — выражение великой привязанности.
— Ты уверен в том? — спросил Плотояд.
— Совершенно уверен, — ответил Хортон.
— Стало быть, Шекспир и впрямь любил меня.
— Нимало не сомневаюсь, что впрямь любил, — ответил Хортон.
И, вновь обратившись к книге, перелистал ее. «Ричард III», «Комедия ошибок», «Укрощение строптивой», «Король Джон», «Двенадцатая ночь», «Отелло», «Король Лир», «Гамлет». Все они, все шекспировские пьесы одна за другой. И на полях, на полупустых страницах там, где пьесы подходили к концу, — неразборчивые каракули.
— Он беседовал с книгой то и дело, — вспоминал Плотояд. — Почти каждый вечер. А иногда в дождливую погоду и днем, если не выходил из дому…
«Все хорошо, что хорошо кончается», страница 1038, нацарапано на левом поле:
«Король Лир», страница 1143, на сей раз на правом поле:
«Макбет», страница 1207, нижнее поле:
«Перикл», страница 1381, на нижней половине листа, которая осталась незанятой, потому что пьеса завершилась: