Миры под лезвием секиры

Осмотрев вещи, некоторые из которых еще хранили тепло их бывших владелиц, Верка строго-настрого запретила Мбори грабить белых людей. Тогда ярость и силу воинов саванны познала далекая Кастилия и еще более далекая Степь. В их доме появились тончайшие шелка и замша, золотая посуда и жемчужные украшения, драгоценный фарфор и пушистые ковры. Стрела степняка насквозь пронзила сердце старого вождя, и Мбори занял его место. Кроме Верки, у него было теперь двенадцать жен, но ни одна из них даже не смела поднять глаза на властелина. За трапезой им прислуживал только маленький Килембе, усвоивший еще две песни: «Пусть всегда будет солнце» и «Катюшу».

Теперь они спали в обнимку на пуховой постели, судя по вензелям, ранее принадлежавшей графине Лусеро, и накрывались душистыми льняными простынями, взятыми в каком-то разграбленном монастыре. В одну из таких ночей, столь же мутно-серую, как и день, Верка окончательно убедилась в том, о чем уже довольно давно подозревала: она забеременела.

Счастье мешало ей заснуть, и она принялась тормошить мужа, чтобы поделиться с ним этой радостной вестью. Мбори еще бормотал что-то во сне и лениво отмахивался от нее рукой, когда снаружи приглушенно стукнул выстрел, и над крышей, крытой пальмовыми листьями, как привет от родного народа, раздалось явственное «тиу-у».

Тут же со всех сторон загрохотало так, словно на деревню обрушилась горная лавина: грозно, совсем в ином ритме, чем на свадьбе, застучали барабаны, дробно, как швейные машины, затрещали автоматы, забухали взрывы гранат.

Мбори вскочил с постели, одним прыжком достиг дверей, из пирамиды копий выхватил самое тяжелое – и был таков, даже попрощаться не успел. Верка как была голышом, так и бросилась вслед за ним, но на пороге задержалась – негоже старшей жене вождя показываться в таком виде на людях.

Цепочка трассеров, как сверкающие струи горизонтального дождя, падали на деревню. Ворота, разнесенные взрывом гранаты в щепки, зияли пустотой. Несколько хижин уже горело – Верка даже удивилась сначала, как это может гореть глина пополам с лозой, но потом вспомнила, что ее современники весьма поднаторели по части изготовления всяких зажигательных смесей.

Вот так ее прошлая жизнь возвестила о своем возвращении – ревом пожаров, смрадом огнесмеси, лаем автоматов, теньканьем пуль.

Судя по звукам боя, деревня была окружена со всех сторон. Оставалось загадкой, как сумели враги миновать дозоры, регулярно высылаемые Мбори в саванну.

Верка быстро оделась, схватила кастильский меч – копье было для нее тяжеловато, – но тут внезапно вспомнила, что уже не является, как раньше, полновластной хозяйкой своего тела и вынуждена делить его с другим существом, которое успела уже заранее полюбить и которое имеет все права на жизнь.

«Если я не смогу спасти мужа, по крайней мере, постараюсь спасти его ребенка», – решила она и заменила меч на фельдшерский чемоданчик. Пока суть да дело, надо было выполнять свой врачебный долг.

Первого раненого Верка нашла уже в десяти шагах от собственного дома, но он умер прежде, чем она обработала его раны. Потом ей долго попадались одни мертвецы, и свое искусство она сумела проявить только возле разбитых ворот – наложила жгут на правое предплечье молодого воина, лишившегося кисти. Благодарно улыбнувшись серыми запекшимися губами, он перехватил копье левой рукой и исчез в дыму, накатывавшемся из горящей саванны.

Так она – где ползком, где перебежками – облазила всю деревню. Женщины и дети сидели по домам, такова была воля Мбори. Пострадавших среди них пока еще не было. Килембе, завидев Верку, стрелой бросился к ней и больше уже не отставал, несмотря на все уговоры вернуться.

Картина боя, гремевшего за стенами деревни, более или менее прояснилась. Воины саванны дрались за свои дома и за свои семьи, а потому цель у них могла быть только одна: перебить пришельцев или, по крайней мере, прогнать их за реку. Ни о сдаче на милость победителей, ни о бегстве с поля боя не могло быть даже и речи, как в прямом, так и в переносном смысле – таких слов, как «капитуляция» и «отступление», на языке племени просто не существовало.

Понимая, что отсиживаться за хлипкими стенами деревни смысла не имело, – к тому же копейщик, ясное дело, не ровня автоматчику, особенно это сказывается на дальних расстояниях, – Мбори приказал выгнать скот из загонов и пустить его на врага, как живую стену, за которой могут укрыться воины. Саванну, уже достаточно увядшую к тому времени, подожгли тоже по его распоряжению – дым застил глаза и тем и другим, но прицельную стрельбу вести мешал, тогда как копье находило свою жертву и во мгле пожара.