Миры под лезвием секиры

Покинув берег озерца, они направились к маячившей невдалеке рощице низкорослых акаций, по случаю засухи уже сбросивших листву. Патлатый шел впереди, выбирая дорогу, а Верка с садистским любопытством наблюдала за ним – ведь не каждый день можно увидеть человека, столь старательно отыскивающего место для собственной могилы.

– Тебя как зовут? – вдруг спросила она.

– По паспорту – Павел. А для друзей – Павлуша, – патлатый оглянулся. – А тебя?

– Леди Макбет, – обыденным голосом ответила Верка.

– Как-как? – лицо его стало предельно глупым. – А Венька Быстрый говорил, что тебя Верой зовут…

– По паспорту. А для друзей – леди Макбет. Ну что, пришли?

Земля, едва смоченная недавним дождем, была тверда, как камень. Пожухлая трава еле прикрывала ее. Поодаль торчал муравейник – против тех муравейников, которые Верка видела в родных лесах, как пирамида Хеопса против ларька «Соки-воды».

– А жестковато не будет? – Павлуша осклабился.

– В самый раз. Раздевайся.

– Прямо так, сразу? – что-то в Верке не только привлекало, но уже и пугало Павлушу.

– Слушай, – она смерила его презрительным взглядом, – не люблю я этих телячьих нежностей. Ты для чего меня сюда привел? Болтовней заниматься или трахаться?

– Сейчас… – он глотнул из фляжки, прислонил автомат к стволу акации и запрыгал на одной ноге, стаскивая грубый армейский ботинок. – А ты сама?

– Я-то всегда готова, – Верка расстегнула платье, под которым у нее ничего не было.

Стащив левый ботинок, Павлуша прыгал теперь в другую сторону, стаскивая правый. Верка взяла автомат и, держа на отлете, принялась рассматривать его.

– Эй, не балуй! – крикнул Павлуша, занятый уже своими штанами. – Не игрушка ведь!

– Без тебя знаю, – ответила Верка. – Штука знакомая.

Она действительно умела обращаться с автоматом – уроки военной подготовки в школе даром не прошли, – хотя до этого никогда не стреляла боевыми патронами. Сейчас она твердила про себя три заветных слова: «Предохранитель, затвор, спуск… Только в таком порядке… Предохранитель, затвор, спуск… Господи, лишь бы не забыть…»

Павлуша остался в одних трусах, линялых от пота, а спереди пожелтевших от мочи. Чувствовал он себя как-то неуютно, но храбрился – лыбился, скреб пятерней впалую грудь, пританцовывал на месте.

– Исподники-то снимай, – скривилась Верка. – Или меня стесняешься? Зачем же мужскую красу скрывать?

Мужская краса оказалась бледной, сморщенной, немного кривоватой, с красной, как у мухомора, натруженной головкой. Создавшаяся ситуация волей-неволей принуждала мужчину к действию, и Павлуша шагнул вперед, однако Веркиных прелестей достичь не смог – помешал автоматный ствол, с которого, слава богу, мундштук уже был снят.

Павлуша еще не сообразил, как тут следует поступить: удивиться, оскорбиться или рассмеяться – девка и впрямь оказалась шутейная, – но два металлических щелчка разной интенсивности, последовавшие друг за другом, отчетливо подсказали ему, что пришла пора испугаться, да и не на шутку.

– Ты это… чего? – его детородный орган, до этого довольно вялый, от страха встал торчком. – Брось… Не надо…

– Что ты с той девочкой сделал, которой свой поганый хрен в рот затолкал? – спросила Верка скучным голосом. – Убил?

– Она же… черная, – козлиная бородка Павлуши затряслась. – Она же не человек…

– А кто?

– Так… мартышка…

– Вот мартышке бы и совал. Она бы тебе его быстро уполовинила.

– Ты против своих, значит… Продалась, к… кх-х – ругательство застряло у него в горле.

– А ну повтори! – Верка толкнула его стволом автомата так, что на серой пупырчатой коже остался глубокий круглый отпечаток. – Повтори, гад!

– Я говорю… зачем так… Мы же свои… Друг друга надо держаться…

– Твои друзья в тамбовском лесу остались. Нечего тут рассусоливать. За тобой много всякого числится. Но сначала нужно с девочкой разобраться. Убил ты ее или нет?

– Нет! – Павлуша замотал головой так энергично, что патлы разлетелись в стороны.

– Врешь, – сказала Верка. – Убил. По глазам вижу.

– Я не виноват! Приказ был!

– Над детьми издеваться? – на ребрах Павлуши появилась новая отметина. – Сейчас я с тобой за эту девочку рассчитаюсь. А потом за того мальчика, что «Катюшу» пел. Я ведь тебя, гада, просила не трогать его.

Тут уж Павлуша вообще сглупил – попытался вырвать у Верки автомат. Убивать она его не стала, а только дала очередь под ноги, правда, чуть-чуть не рассчитала – большой палец на Павлушиной правой ноге стал короче на целую фалангу.

Бедняга, истошно вопя, запрыгал на одной ноге.

Сомнений относительно своей участи у него уже не оставалось, но в самом темном уголке души еще билась дикая, звериная надежда – авось пронесет, авось выкручусь, авось это еще не смерть…

– Иди туда, – Верка указала стволом автомата на муравейник.

– Зачем? – большей глупости он и придумать не мог.

– Мне так хочется.

– А если не пойду?

– Значит, прямо на этом месте подохнешь… Причитая и повизгивая от боли, Павлуша доковылял до этого грандиозного шедевра муравьиной архитектуры и по требованию Верки встал возле него на колени.