Миры Пола Андерсона. Том 14

Сама Терра не слишком стесняла себя церемониями. Для всех, кроме придворных, которые все еще по обычаю, следуя за солнцем, облетали планету ради участия в ряде утомительных торжеств, тезоименитство стало всего лишь поводом для карнавала. Летя в своем аэрокаре над темнеющими водами океана, лорд Маркус Хауксберг видел зарево, стоявшее на востоке, — разноцветные световые занавеси дрожали там, где взрывались фейерверки. Сегодня темная сторона планеты сияет так, что с Луны нельзя различить даже огни величайших городов. На какую станцию ни настроишь видео — повсюду толпы народу заполняют увеселительные заведения и бурно ликуют среди празднично украшенных башен.

Супруга лорда нарушила молчание, и он вздрогнул.

— Хотела бы я сейчас оказаться за сотню лет в прошлом.

— Почему? — Ей еще порой удавалось его удивить.

— Тогда тезоименитство еще кое-что значило.

— Да… пожалуй. — Хауксберг вспомнил историю. Его леди права. Тогда с приходом темноты прекращались парады и празднества, отцы выводили сыновей под загорающиеся звезды и говорили: «Посмотри туда. Все это наше. Во владениях Империи около четырех миллионов звезд, и по крайней мере сто тысяч из них знают нас, подчиняются нам, платят нам дань, а взамен пользуются всеми благами мира. Это сделали наши предки. Храни верность их делу».

Хауксберг пожал плечами. Новые поколения неизбежно перерастают наивные убеждения отцов. Со временем они проникаются сознанием того, что в нашей пылинке-Галактике не меньше сотни биллиона солнц; что мы даже свою спиральную ветвь не исследовали толком и вряд ли когда исследуем; что такие гиганты, как Бетельгейзе и Полярная звезда, видные без всякого телескопа, вам не принадлежат. А от этих умозаключений уже легко перейти к следующим: всем известно, что Империя сложилась и существует лишь с помощью голой силы, центральная власть поражена коррупцией, а пограничная держится на жестокости; только флот сохранил свои моральные принципы, но флот живет лишь ради того, чтобы воевать, подавлять и бороться со всяким свободомыслием. Так что бери от жизни свое, облегчай свою совесть, посмеиваясь втихомолку, и не строй из себя дурака, принимая Империю всерьез.

«Возможно, мне удастся это изменить», — думал Хауксберг.

— По крайней мере, мы могли бы отправиться в какой-нибудь приличный дом, — продолжала Алисия. — Так нет же, тебе понадобилось тащиться к кронпринцу. Надеешься, что он уступит тебе одного из своих мальчиков?

Хауксберг попытался разрядить атмосферу улыбкой.

— Полно, любовь моя, ты ко мне несправедлива. Меня по-прежнему волнуют лишь женщины, предпочтительно красивые, как ты.

— Или Перси д'Ио. — Она откинулась на спинку кресла и сказала устало: — Впрочем, неважно. Просто я не люблю оргий. Особенно вульгарных.

— Да и я их не особенно люблю. — Лорд потрепал жену по руке. — Ничего, ты справишься. Помимо всего прочего, меня восхищает в тебе и то, что ты в любой ситуации держишь себя с такой уверенностью.

«И это, в общем, правда», — подумал он. На миг, созерцая ее совершенные черты под высокой, увенчанной диадемой прической, он почувствовал сожаление. Пусть их брак был заключен по сословным мотивам — разве не мог он потом перейти в дружбу? Или даже в любовь… «Нет, — сказал себе Хауксберг, — ты смешиваешь действительность с тем, что вычитал в своих любимых древних книгах. Ты не Пелеас, а она не Мелисанда[12].

Она умна, тонка, разумно честна по отношению к тебе; она подарила тебе наследника — большего брачный контракт не предусматривал. Ты, со своей стороны, дал ей положение в обществе и почти неограниченные средства. Что же до того, чтобы уделять ей больше времени — как это возможно? Надо же кому-то чинить Вселенную, если та разваливается по частям. Женщины в большинстве своем это понимают».

Побери энтропия все эти бредни. Своей красотой Алисия обязана работе дорогого биоскульптора. Хауксберг перевидал уже немало вариаций ее облика, в зависимости от моды.

— Я уже не раз тебе объяснял, — сказал он. — Я и сам бы куда охотнее отправился к Мбото или к Бхатнагару. Но мой корабль отходит через три дня, и это мой последний шанс провернуть кое-какие абсолютно необходимые дела.

— Это ты так говоришь.

Хауксберг принял решение. Нельзя сказать, чтобы сегодняшний вечер был слишком уж большой жертвой с ее стороны. Он отсутствует месяцами, и она может всласть утешаться со своими любовниками (а чем еще заниматься на Терре благородной даме, не обладающей особыми талантами?). Но если она разозлится по-настоящему, то может его погубить. Очень важно, чтобы забрало, именуемое притворством, оставалось все время опущенным. Неважно, что скрывается за ним. Стоит поднять его — и в лицо ударит смех, не менее опасный для человека у власти, чем вакуум и радиация для космоплавателя.

«Странно, что власть, — размышлял он краем сознания, — несмотря на многие тысячелетия нашей истории и на все теоретические выкладки социодинамиков, по-прежнему сохраняет свой магический ореол. Если я стану посмешищем, мне останется только удалиться в свои поместья. А я еще нужен Терре».