Mischling. Чужекровка

Вдруг слова сами ко мне пришли. В тот момент они появились из какого-то потайного места в душе, о котором я и не подозревала. Я рассказала Габриэлле, что тоже знала ее племянниц. Хорошие были девочки, добрые. Последним их поступком могла бы гордиться любая тетушка. Оказавшись в «Зверинце», девочки тут же стали замышлять, как бы помешать Доктору Смерть. Планы эти занимали их постоянно. Каждый раз, подобно хитрым лисицам, они подбирались к доктору, услаждая его слух, его эго, потоками лести. Притворяясь, что любят то же, что и он, думают так же, как и он, девочки дождались удобного момента: оказавшись один на один с доктором в машине, они выхватили из карманов рукояти припрятанных хлебных ножей. Хоть замысел и не удался, в тот момент они были живее всех живых, а планы убить доктора – пусть глупые, пусть наивные – стали лагерной легендой. Я сказала, что думаю о них каждый день. Вспоминаю так живо, что в сознании они сливаются в одного человека, который будто и есть я сама.

Габриэлла поцеловала меня в макушку и горячо обняла – так крепко, будто прижимала не меня, а девочек, которых потеряла. Прикосновения ее были пронизаны глубоким горем, но голос звучал решительно.

– Благодаря тебе я смогу жить дальше, – прошептала она.

Казалось, Габриэлла никогда не разожмет руки, но вдруг она отпустила меня, прошлась взад-вперед по комнате, словно желая убедиться, что может продолжать. Тут ей в голову, верно, пришла идея, потому что она метнулась к шкафу у входа. Оттуда полетели всевозможные вещи: шарфы, зонты, шляпы, даже шиньон. Пробравшись через весь этот хлам в глубину шкафа, она достала и торжественно протянула мне то, чего в Кракове было не достать.

– Один солдатик оставил, – сказала она. – Недоросток, да к тому же доходяга – точно не вернется. Лучше уж пусть тебе достанутся, чем какому-нибудь пьянчуге.

Хоть и старенькие, костыли вдохнули в меня новую жизнь. С их помощью я могла ходить – или уж по крайней мере не только ковылять. Можно было продвинуть костыль вперед, затем подтянуть ногу – так, через несколько шагов я увидела, что это мне под силу. Пусть я останусь калекой, но зато смогу быстро передвигаться, приспосабливаться, действовать.

С костылями я могла лучше заботиться о Мири.

Выйдя из публичного дома, Мири спросила, откуда эта история о тайных замыслах, возмездии, жажде смерти Менгеле, и я рассказала, что она сидит во мне так глубоко, что я даже не знаю первоисточника, знаю только, что это правда или полуправда, – по крайней мере, ее тепло было настолько сильным и ощутимым, что отбрасывало тень, похожую на мою вторую половинку.

– Не забывай ее, – посоветовала Мири.

Так и вышло, что рассказ этот стал моим первым настоящим воспоминанием о сестре-близняшке, которая когда-то у меня была.

В утро перед расставанием меня разбудили лучи солнца, высветившие сквозь щели в заколоченных окнах ряды спящих на полу детей, укутанных в одеяла и тряпье. Слева от меня спала София, громко похрапывая, распластав руки на моей груди. Справа лежали костыли, увидев которые я вспомнила, что теперь могу сама уйти куда угодно и забрать с собой Мири.

Но в этот день они попытались передать меня Красному Кресту.

Едва открыв глаза, я увидела, как на кухне ведутся приготовления к отъезду. Мири и Отец Близнецов сидели на полу, разделенные кучей детской обуви. Мири законопачивала прорехи бумагой, а Цвиллингефатер перевязывал сверху бечевкой. В тишине, дрожащими руками, они чинили башмак за башмаком, явно расчувствовавшись перед близким расставанием. Взгляд Мири упал на вещмешки у дверей – один для Петера, другой для Отца Близнецов. Собравшись с духом, но не поднимая взгляда, Мири обратилась к Отцу:

– Цви, ты ни разу не усомнился в моих действиях. Почему? Другие… сколько мне приходилось слышать небылиц о себе, о том, что я сотворила. Все эти рассказы преследуют меня до сих пор.

Заткнув очередную прореху, она завязала узлом бечевку.

– Ты делала все, что в твоих силах, – просто ответил Отец Близнецов.

С этими словами он посмотрел на Мири в надежде, что она примет эту правду, согласится, но этого не произошло, и, нагнувшись, Отец стал расставлять рядами залатанные ботинки, будто хотел привести все в порядок. Когда он отвернулся, Мири воспользовалась моментом и проскользнула к двери. Заметив, что я не сплю, она знаком велела мне следовать за собой. Но Отец Близнецов не собирался воздерживаться от церемоний прощания. Подняв глаза от ботинок, он произнес именно те слова, которые она, как бывший врач, более всего хотела услышать.

– Дети будут по тебе скучать, – сказал он.

По глазам Мири было видно, что она поверила.