Mischling. Чужекровка

Мири с Якубом переговаривались вполголоса, чтобы не выдавать своих планов. Якуб заявлял, что время тревог еще не кончается, но приобретает несколько иной вид: трудности нынче другие, но и решения тоже: он и сам мог подвести детей к принятию решения, уникального и блестящего. Желательность такого сценария подтверждало и руководство Красного Креста: из числа подопечных Мири отобрали одиннадцать кандидатов на участие в этой программе. Естественно, среди них оказалась и Перль – не откажется же она от этого исхода в безопасность? Да и сама доктор поддерживает разработанный план, так ведь?

Мири не разделяла восторгов Якуба. Она пробормотала что-то нечленораздельное – я сумела разобрать только свое имя. Произнесенное с тоской – во всяком случае, так мне послышалось. А может, я это придумала. Но, отвернувшись от окна, я поймала ее взгляд, устремленный в мою сторону – на мои никчемные ноги.

В Палестину, настойчиво продолжал Якуб. Через Италию, где могут подстерегать некоторые опасности, требующие скрытных действий, а оттуда – на пароходе, где для всех желающих места, конечно, не хватит, но уж близнецов-то возьмут на борт, это точно. Заслышав это, Мири совсем сникла; голос ее, и без того тихий, еле шелестел.

– Это бегство… наша единственная надежда? – спросила она. – По сей день?

Мне был знаком этот тон. Я слышала, как прохожие, озираясь, точно так же спрашивали друга, безопасно ли сейчас возвращаться к нормальной жизни.

– Почему бы не рискнуть? – прошептал в ответ Якуб. – Бывают ли такие минуты, когда ты действуешь без оглядки? Да, самое страшное кончилось… мы свободны. И пока кто-нибудь не решил, что свобода нам не нужна, что война продолжается, что еще остается неопределенность…

Этот аргумент выдвигали сторонники «Брихи», организаторы переправки в Палестину. Тогда мы этого не знали, но от заключения мира нас отделяло целых три с лишним месяца. И кто мог гарантировать, что оно состоится восьмого мая, а не в июле и не в следующем году? Во время февральской оттепели, тягостно движущейся к весне, многие рассматривали бегство в другие, более гостеприимные пределы как оправданный риск.

– Там ей будет спокойнее, чем здесь, – заверял Якуб. – Уж об этом я лично позабочусь.

Если существует такая вещь, как переломный момент, то наступил он, по всей вероятности, именно тогда.

Потому что моя заступница не стала дальше протестовать, а я и вовсе помалкивала, и мы втроем негласно решили мою судьбу. Мне предстояло отплыть в Италию, а там пересесть на совсем другой пароход, принимающий на борт свое особое море: море людей с выколотыми номерами на руках – детей и стариков, выживших и беженцев, которые – все до единого – стремились к началу новой жизни, обещанной мне Якубом.

Я опять попала в клетку, хотя и совершенно непохожую на ту, что знала раньше: в ней нам с Софией предстояло болтаться среди гуманитарных грузов, таких как перевязочные материалы, лекарства, консервы, упаковки чая. Итак, когда настал день моей выписки, в госпиталь доставили деревянный короб. Можно сказать, роскошный по сравнению с теми, какие вообще бывают. Чтобы не привлекать лишнего внимания, на покрытую лаком крышку вишневого дерева не нанесли никакой еврейской символики. Внутри поместился бы взрослый человек небольшого роста. Я могла свернуться калачиком и забиться в угол. При виде моего тайника Мири разрыдалась. По ее лицу покатились слезы, крупные, словно камешки. В силу своей привычки она старалась спрятать их за пологом волос.

– Это же гроб! – вырвалось у нее.

– Сундук, – поправил Якуб.

– Что я, гробов не видела? – возразила Мири.

Это только для пересечения границ, заверил Якуб. В дне просверлены отверстия, так что задохнуться невозможно. Одновременно со мной планируется переправить и других детей, с которыми я сдружилась на пути в Краков. Нам придется помалкивать, но каждый будет знать, что он не один, а это, сказал он, большая поддержка.

В кузове грузовика разместились одиннадцать из тридцати двух моих компаньонов. Со времени нашей последней встречи прошла всего неделя, но это были уже не те ребятишки, которых я знала. Лица округлились, круги под глазами исчезли. У Софии в волосах появилась новая ленточка. Близнецам Блау сделали стрижку. Один из Розенов обзавелся очками. Хотя все по-прежнему были в обносках, чувствовалось, что никто не остался без внимания. Я заметила, какое лицо было у Мири, когда она придирчиво изучала эти перемены и явно сокрушалась, что сама не приложила к ним заботливую руку, но для всех у нее нашлись улыбки, вопросы насчет предстоящего путешествия. Меня она усадила в углу кузова, где я с комфортом опиралась на гроб-сундук.

Я получила из вечно дрожавших рук Мири подарок, при виде которого осознала бесповоротность нашего расставания. Она не собиралась со мной ехать – ни сейчас, ни, по всей вероятности, впредь.

Как и все мы, эти туфли для степа были от разных пар. Одна – больше и новее другой.