Mischling. Чужекровка

Хозяйское жилище было ничем не примечательно. Застеленная какой-то тряпицей лежанка, у двери снегоступы. Унылый домотканый коврик, традиционный венок с праздника урожая. Ведерко, подставленное под течь в потолке. Этот низкий потолок в одночасье превратил нас с Феликсом в великанов; хозяйка ссутулилась, чтобы не задеть головой притолоку. Интересно, как она жила в такой конуре? Горбунья, не иначе, и все же хорошая мать, поскольку хибара сияла чистотой. Отполированная лавка вишневого дерева, простые, аккуратные шкафчики. Над столом важно красовался на стене блестящий тесак.

– А ваши дети… давно они пропали? – робко спросила я.

Женщина ответила не сразу. Я переспросила. В придачу к своей подслеповатости она была туга на ухо. Ей можно было только посочувствовать, поэтому я не допытывалась и стала смотреть, как она режет хлеб. Тогда-то меня и удивила пустота и суровость ее дома. Нигде не было детских фотографий. Ни намека на других жильцов. На полках – ни одной книги. Не было ни музыкального инструмента, ни спящей в корзине кошки. До того как нас загнали в гетто, семья наша жила в окружении чудесных вещей. Подчас, когда мне не спалось под боком у Феликса в наших временных укрытиях, я вспоминала домашнюю обстановку. Вспоминала мамин сервиз, цвет дедушкиного телескопа. Потерявшимся детям впору было посочувствовать: не знаю, за что они могли бы зацепиться в своих воспоминаниях. Зажги тут свечку – ей и освещать будет нечего. Тут я заметила на каминной полке вильчатую куриную косточку во главе процессии маленьких фарфоровых ангелов. Их вид меня успокоил: на месте пропавших ребятишек я бы непременно сохранила этот образ в своем сердце.

Я спросила женщину, как звали детей, как они выглядели. Вместо ответа она легонько ткнула меня под ребра, как бы щекоча и намекая на мою худобу, а потом заставила поесть.

Феликс за обе щеки уплетал хлеб, а мне кусок в горло не лез. От хлеба я отвыкла. Мне, как Шакалу, больше подходила сырая зайчатина. А хлебный каравай будто пришел из моего цивилизованного прошлого. Буквально каждая клеточка моего тела вопила о том, что я не заслуживаю этого хлеба, если допустила, чтобы моя сестра умерла. Одним словом, меня стошнило прямо на стол.

– Это еще что? – заверещала тетка совершенно не тем голосом, каким договаривалась с нами в сарае.

Она замахнулась. Не знаю, собиралась ли она схватить со стены тесак или просто хлопнуть меня по спине, но я нырнула под стол и утащила за собой Феликса.

– Холера, – пробормотала тетка, выхватывая из угла метелку.

Вооружившись, она пригнулась и стала осыпать ударами наши спины и плечи. Мы отпрянули, опрокинув стол, и разбежались по углам хибары. Тетка двинулась к Феликсу. Черенок метлы беспорядочно приземлялся на разные участки его тела. Мой брат-Медведь трясся от вполне понятного страха, но не пикнул даже тогда, когда черенок с треском переломился о его спину. Этот треск послужил мне сигналом выполнять данное обещание. Выхватив из-за пазухи хлебный нож, я стала подкрадываться к хозяйке, а та в запальчивости даже не уловила шороха моих шагов.

Но мою миссию прервал стук в дверь, бодрый и четкий.

Хозяйка осеклась и, подскочив ко входу, посмотрела в глазок. Неожиданный визит ее обрадовал, и мы поняли причину: на пороге стояли парень и девушка в серой форме с молниями на груди. Молодые люди представились как службисты концентрационного лагеря в Хелмно. Парень назвался Генрихом, а девушка – Фритци.

– Сам Бог вас послал! – воскликнула хозяйка дрожащим голосом.

Парень объяснил, что Хелмно захвачен русскими. Командованию лагеря стоило невообразимых усилий бежать вместе с узниками; при отступлении офицеры, рискуя жизнью, старались уничтожать жидов. К великому сожалению, те разбежались по всей округе. Но они, Генрих и Фритци, с остатками своих сослуживцев намеревались отловить всех до единого.

– А у меня для вас есть два подарочка, – пробормотала хозяйка, впуская их в дом.

Тетка злобно покосилась в нашу сторону: мы сидели в обнимку, вжавшись в угол, и дрожали, хотя и не снимали шуб. Она засуетилась, наливая чай, и с гордостью продемонстрировала нас своим гостям.

– Эти двое не уйдут отсюда живыми. Мы с мужем на пару истребляли евреев. Выполняли священную миссию. Видите тесак на стене? Им сподручно черепа крошить. А действовали мы так: я находила и заманивала детей, а муж завершал остальное. Да только преставился он, я одна осталась.

Управленцы из Хелмно выразили ей свои соболезнования.

– Достойный был человек, преданный делу, – продолжала она. – Спору нет, в последние годы евреев поубавилось благодаря политике фюрера! А ведь было дело – накрыли мы в лесу целый кагал. Порой они сами к нам в руки шли: притащутся, бывало, на порог и еду выклянчивают. Без мужа мне охотиться на них тяжелей стало. Я сменила тактику: выслеживаю, втираюсь в доверие, потом кормлю, а как закемарят – приканчиваю. Не поймите превратно: этих двоих я только едой и заманила.

– Неплохая тактика, – процедил Генрих. – Только расточительная: хлеба не напасешься!