Миша и осень на ферме

Малинин был доволен. Он ехал на велосипеде домой, размышляя, что полдела уже сделано: двое давно враждующих человека согласились поговорить друг с другом. Теперь Миша надеялся, что никто в итоге не отменит встречу. Сам фермер считал, что если кто-то важен, то свои дела можно и подвинуть. Правда, сам Малинин придерживался этого мнения не всегда в своей жизни, за что в последние годы он часто себя ругал.

Когда он выехал на сельскую дорогу у дома, то вдалеке никого не увидел. Это означало, что он сможет спокойно продолжить ремонт дома. Прежде чем приступить к работам на втором этаже, Миша, закутавшись в плед на диване, стал обедать, слушая местное радио. Диктор сообщал, что в округе включили отопление. Малинин поморщился, подумав о том, что неплохо бы и во второй плед закутаться.

Закончив трапезу, Миша, несмотря на желание остаться в тепле, положил плед на диван, пошел на кухню и бросил тарелки в мойку. Отложив мытье посуды на потом, Малинин собирался пойти на улицу, чтобы достать новых деревяшек для ремонта. Когда он открыл дверь, к крыльцу подходила Татьяна.

– Привет! – воскликнула она.

Малинин приветственно помахал ей рукой.

– Ну, как вы там с Ларисой Борисовной? – спросил он.

– Замечательно! – засияла Татьяна. – Мы с ней договорились, что мы с Сашей будем помогать ей на ферме. Она согласилась временно зарегистрировать нас у себя, чтобы Сашка мог в местную школу ходить.

Фермер развел руками:

– Замечательно же! – улыбнулся он. – Удачно как сложилось все!

– Я тоже так думаю, – сказала та. – Спасибо вам еще раз, Миш. Лариса Борисовна рассказала, что ей скучно одной было жить. Вы же нам троим помогли. Вы хороший человек.

Миша опустил взгляд.

– Думаете, можно быть одновременно хорошим человеком и эгоистом? – спросил он, закрыв дверь и усаживаясь на скамейку рядом с дверью.

– Наверное, нет, – задумчиво ответила та, поднимаясь на крыльцо. В последние годы Мише часто говорили, что он хороший человек, и это не совсем вязалось у него в голове с обвинениями в безответственности, легкомыслии и эгоизме, которых он наслушался за свою жизнь до этого. Садясь рядом с ним, Татьяна сказала:

– Самоотверженность и забота о других являются признаками хорошего человека, мне кажется. А они противоположны эгоизму.

– А обязательно ли родиться хорошим человеком, чтобы таким считаться? – спросил Миша. – Например, кто-то всю жизнь думал только о себе, а потом решил пытаться жить иначе: с вниманием относиться к чужим заботам, ставить чужие нужды выше своих. Он бы мог назваться хорошим человеком? – посмотрел на нее Малинин. – Или он лишь обманывает себя?

– Когда сын еще не родился, – начала та, – я тусовалась по клубам, не ночевала дома, ругалась с родными. А потом появился Саша. Для него мне захотелось быть лучше: и чтобы о нем заботиться, и чтобы подавать ему хороший пример. Ну, настолько хороший, насколько возможно, – с ноткой грусти в голосе улыбнулась она. – Я верю, что мы все рождаемся хорошими. А потом можем по каким-то причинам приобретать качества плохие, нам не свойственные. Мы словно свою чистую душу пачкаем. Когда я пытаюсь быть лучше для Саши, то мне кажется, что и душа чище становится. Возможно, я никогда не буду уверена, что она стала идеально чистой. Но я стараюсь держать ее в чистоте, иногда с трудом, потому что порой мне проще снова запачкать ее, чем трудиться. Однако если мне кто-нибудь скажет, что завтра конец света и спросит, считаю ли я себя хорошим человеком, то я скажу: «Я не знаю. Но в конце я старалась им быть».

Миша посчитал, что ему открылось удивительное понимание истины. Или хотя бы та правда, та версия истины, в которую он считал возможным поверить.

– Спасибо, Татьяна, – произнес он. – Кажется, это то, что мне нужно было услышать.

Они обнялись на прощание, и воодушевленный ее словами Малинин пошел во двор снимать брезент с деревяшек, потому что время шло, а ремонт нужно было продолжать.

Фермер занялся ремонтом на втором этаже. Сегодня он в первый раз за все время нахождения в доме открыл дверь в бывшую спальню Селяновых. В комнате было скромно: железный каркас кровати, матрац с которого Селяновы, видимо, забрали; светло-голубые выцветшие обои; темно-коричневый деревянный шкаф с открытыми дверцами, где висели две одинокие вешалки; давно не мытое окно – единственное в доме, которое Малинин еще не мыл, – несколько ввинченных в стены саморезов: каждый – на фоне более синих прямоугольных участков обоев. «Тут, наверное, картины или фотографии висели», – предположил Малинин.

Притащив инструменты, Миша вывернул из стен саморезы, а потом принялся разбирать железный каркас и шкаф. Помимо ремонта, он собирался обновить в доме мебель, и начать решил со второго этажа.