Миша-Мишутка Романов

Там они и сидели — помещик с родичами и управляющий. Сын его там был. Баба его и дочки, даже меньшая, — те ясно все со следами недавней пользованности, с чёрными списками не церемонятся. Злость меня взяла, почуял себя как хорёк в курятнике — силушкой меня бог не обидел, стал я шеи им сворачивать и сам как пьяный стал, как дикий зверь на них кидался.

А после сел возле двери и завыл, как выл наш пёс Тишка — мне было четыре, года и я очень гордился, что могу ему так, похоже, подражать.

Перед отправкой меня в общей день продержали — там от меня все шарахались, слухи распространялись быстро.

Через неделю я был на чёрном море в учебке. Там я следующие два года и провел. Учили нас крепко — без дураков. Всем было ясно, что нынешний царь — не его дед и потому Константинополь мы скоро возьмём.

Но в роте меня не любили, там половина была в норме, половина немых — и один я, считай, глухонемой.

Прозвища я им всем придумывал — надую щёки и пальцем у виска покручу и всем ясно, что это наш сержант. Глаз прикрою, и пузо обозначу — капитан.

Ну и сотоварищей ясно дело прозвищами не обидел. Не шибко меня и любили — ну хоть в спину не стреляли и ладно. А мечта у меня большая осталась — до зубного скрежета мне временами хотелось до царя добраться. Часто снеся, он мне — со смехом ставя крест на настенной штабной карте — где надпись была — Тресково.

Поэтому лямку свою я тянул исправно, с охотой обучаясь, всё новым и новым приёмам смертоубийства.

Но вот наступило первое июня 1887 года. Погрузились мы на торговые корабли и к Стамбулу двинулись.

Скрытно нас в порт доставили в ящиках каких-то — за большую взятку какому-то паше. К ночи четвёртого прибыли последние ящики — мы доложили по радио о готовности.

Мы ударили по дворцу, казармам, по консульствам. С ящиками динамита на лодках по английским кораблям на рейде.

Славное было время, славные были бои, славные были смерти.

Затем была Болгария, потом Вена. Там я и познакомился с моей второй женой Аннушкой — в госпитале было дело.

За день до этого ко мне подходил наш капитан — горевал, что Вену так катюшами обработали, говорил, что по сравнению с Веной в Царьграде была тишь да гладь.

А там — читал я по его губам — такие картины были, что за пару из них, то можно было миллионером заделаться.

Аннушка — девка пригожая оказалась — из отряда Белоснежки. Без ступни левой осталась. Ну, мы и сошлись — меня тоже после госпиталя комисовали. В правую руку мне попали вражины — да так что автомат теперь всю жизнь не возьмешь.

Подали мы после свадьбы прошение о соединении наших участков положенных ветеранам — запрос дали выдать их поелику возможно из южных присоеденённых, пожертвованых или конфискованных угодий.

Выдавали нам по совокупности медалей и заслуг сто пятьдесят десятин близ Ейского лимана. Ясно дело одной из двадцати наших трофейных тысяч пришлось пожертвовать, ибо скупой платит дважды, по совету капитана в земельную канцелярию нужному человечку.

Хорошо мы с женой зажили, грех жаловаться. О царе я неделями не вспоминал, а как начинал о нём думать — вспоминал сразу тех семерых, с кем в Вене прощался. Нас от первоначального Восхода вместе со мной и капитаном всего восемь и осталось. Смертность большая у смертников потому что.

Помнится, когда мы новый век отмечали, по радио в военном концерте услышал песню походную нашей роты — жена на всю громкость включила звук, а я ухом приник и слушал, слышал далёкую музыку, а слова я в памяти держал — — Особая рота особый почёт для сапёров

…

— Восхода не видел, но понял, вот-вот и взойдёт

…

— Мне хочется верить, что чёрные наши бушлаты вам дарят возможность, беспошлинно, видеть восход.

Плакали молчамы под эту песню с женой обо всех тех, кто в нашей памяти живым остался.

А хозяйство наше занималось разведением гусей — знатные у нас гуси были.

В пятом инкубаторы промышленные в продажу поступили, мы так вовсе развернулись.

Яйца гусиные не только свои, но и у многих в округе скупали, а птенцов весной в специальных вагонах в северном направлении отправляли — один раз даже в Иркутск.

Больше половины ясное дело дохло, но оставшиеся такую прибыль давали, что наши счета банковские вспухали как на дрожжах.

А за империю мы конечное радовались, что территории новые под себя подминает — новые рынки для гусиного мяса, акции промгигантов наших больше дохода давать стали, а на подвиги уже не тянуло — отвоевались.

Вот прошло время и 1-го февраля 20-го года, я стоял над жинкиной могилкой.

Нога всё же её доканала. Гангрена. Ампутировали — полегчало вроде, но затем выше пошла.

Дети уже как две недели с похорон разъехались. Короче с горя всколыхнулись во мне старые обиды.

Я ведь по примеру нашего старого барина тоже стал оружие коллекционировать, не только разрешённое.

Гранатомёт самодельный одноразовый с кумулятивной гранатой у меня уже лет двадцать в подвале на стене висел.